Избранное

— А вот еще какой случай был, — продолжала мать. — Отдали мы его как-то на месяц бахчу сторожить. Идет раз мимо чобан Токур, стадо гонит. «Дай, — говорит, — мне одну дыню, я тебе взамен барана дам. А за арбуз — ягненка». Наш дуралей губы раскатал. Притащил чобану арбуз и дыню. А тот наелся, да и зашагал своим путем. «Эй, — кричит ему Яшар, — а где баран с ягненком?» Чобан знай себе посмеивается: «Осенью, — говорит, — пригоню. А ты жди!» Ну, видали вы такого простофилю?

Яшар все всхлипывал. Мать постелила нам.

— Иди спать, хватит слезы лить! — прикрикнула она и силком уложила брата в постель, а пустую клетку отнесла в чулан.

— Простачок он у нас. Помню, было ему пять лет, пора уже обрезание делать. Отец тогда тоже нанялся мельницу сторожить. Пришел в деревню сюннетчи [36] . Я позвала дядюшку Джеври. «Отведи Яшара, пусть и ему сделают». «Яшар, — говорит ему дядюшка Джеври, — там пришел какой-то „человек, раздает ребятам перламутровые ножички. Сходи и ты к нему“. Яшар — бегом туда. „Дай и мне ножичек“, — просит. Сюннетчи ему и говорит: „Приспусти штаны“. Хвать — и сделал ему обрезание. Наш прибежал весь в слезах. И, конечно, без ножичка. Отец ему потом подарил, но только Яшару он не понравился — с костяной рукояткой. А он хотел с перламутровой».

36

Сюннетчи — совершающий обрезание.

Пока мать рассказывала, брат уже задремал.

Мне было грустно-грустно.

— Эх, будь наша куропаточка на месте, пела б она сейчас свою вечернюю песенку…

По утрам обычно мама раньше всех встает — так у нас заведено. Спозаранок задает корм скотине, выпускает кур из курятника, разводит огонь в очаге и принимается варить суп. Только потом мы встаем. Завтрак уже готов к этому времени. В тот день мать, как обычно, поднялась ни свет ни заря. Глянула, а Яшарова постель пустая. Она кинулась меня будить:

— Али, вставай! Яшар куда-то подевался.

Я насилу глаза продрал. И впрямь, постель брата была пуста.

— Пошел, наверно, свою куропатку искать, — догадался я.

— Ну-ка, беги быстрей за ним. Разве можно ребенка одного в горы пускать?

— Не волнуйся, мать, не пропадет. Я вот только свожу скотину на водопой, потом отцу еду отнесу — и за Яшаром следом побегу. Ты, главное, не волнуйся.

— Быстрей, быстрей поворачивайся. Пока напоишь скотину, я приготовлю еду для отца. Ты только не мешкай. Бегом к отцу на мельницу, а оттуда — прямиком за Яшаром.

Это только говорится легко: сначала на мельницу, потом за Яшаром. Мельница — по одну сторону деревни, а место, где мы вчера охотились, — совсем по другую. Но, чтоб не огорчать мать, я, конечно, согласился. Погнал я скот на водопой, оттуда бегом обратно. Мама уже приготовила для отца торбу с едой. Я на ходу запихал в рот блинчик и понесся что было духу.

Отец с дедом в ту ночь вместе оставались на мельнице. Хоть было совсем еще рано, двое крестьян уже приехали с зерном на помол: один из нашей деревни, другой из Кавака. Дед стоял, говорил о чем-то с ними. Увидел меня еще издали, обрадовался:

— Эй, Али, внучек мой! Ранехонько нынче. Как там дома? Все в порядке?

Рассказал я отцу с дедом о том, что случилось, огорчились они оба, а отец разбуянился:

— Что за обманщик свояк мой! Ума у него меньше, чем у ребенка малого! Ай да Кадир! Облапошил нашего мальчика! Ты, Али, не мешкай, беги за Яшаром, отыщи его.

Дедушка до того пригорюнился, что и слова сказать не мог.

Я долго искал Яшара — на берегу Чигдемли, в Яныкчаме, в Топал-Турна-Юрду, кричал, по имени выкликал, по-куропаточьи гугукал, но все впустую. Так и не найдя ни брата, ни куропатки, вернулся к полудню домой. Часа через два приплелся Яшар. Глаза у него зареванные, опухшие, ресницы еще мокрые от слез.

— Не плачь, сынок, — говорит мама. — Я все понимаю: горько тебе, больно. Но ты не плачь больше. Сейчас в поле много выводков, отыщешь другого птенчика, откормишь, приручишь. Знаю, что трудно, но ведь поделать уже ничего нельзя. Птицы — они лучше нашего знают цену воле. Хочешь, завтра вместе с Али пойдете опять на реку, опять поищете. А сейчас уйми слезы, сынок.

Вечером к нам пришел дядя Джеври со своим семейством. А Кадир носу не казал. Допоздна пытались мы с дядей Джеври успокоить Яшара.

— С утра спозаранок пойдите, опять поищите куропатку, — говорил дядя Джеври. — Авось отыщется.

Кое-как уговорили Яшара лечь в постель. До утра он ворочался с боку на бок, глаз не сомкнул. Насилу мы дождались рассвета. И только небо побелело, отправились в путь. Хорошо еще, еды успели прихватить с собой. Миновали речку Хеледже. В который уж раз осмотрели каждый камушек, каждый кустик в Яныкчаме. Пели, приманивали. Нет куропатки, словно ее вовсе не было. Обыскали берега Чигдемли, Топал-Турна-Юрду. Будто в небо улетела или сквозь землю провалилась. Уже в сумерках вернулись домой, усталые, голодные.

Мама больше не укоряла Яшара в простодушии, обращалась с ним ласково, словно с хворым.

— Ежли кто поймал птицу, а затем отпустил ее на волюшку, значит, сотворил дело, богу угодное, и ему воздастся. Ежли это сделал ребенок, то ему воздастся вчетверо, — говорила она.

Яшар плохо слушал маму, по всему видать было, что мысли о куропатке не идут у него из головы. Расскажи мне кто-нибудь, что можно так убиваться по обыкновенной птице, я бы ни в жисть не поверил. Правда, наша куропатка не совсем обычная птица, но тем досадней. Коль промеж них с Яшаром такая любовь, то зачем улетела? Выходит, предала его.

На третий день опять ни свет ни заря ускользнул Яшар из дому, никого не предупредил, только ломоть хлеба прихватил с собой.

— И как я не углядела за ним? — сокрушалась мама. — Не слыхала, не ведала, сердцем не чуяла…

— Пускай лучше ищет, иначе совсем паренек занедужит.

— Ох, боюсь, как бы дикое зверье на него не напало. Там кабанов много. Кто поможет, кто выручит, случись какая беда? Иди-ка, Али, за ним следом.

— Не пойду, — говорю я. — Надоело. Ничего ему не сделается. Места знакомые, кабанов он не боится.

— Скорей бы уж вечер, скорей бы возвернулся…

К ужину объявился Яшар. Смотреть на него жалко: еле ноги волочит, руки плетьми висят, глаза опухшие.

— Завтра опять пойду, — говорит.

— Ах ты мой горемыка горемычный! — чуть не плачет мать. — Улетела твоя птичка, не вернется больше. Все равно что померла. А с кладбища еще никто не возвращался. Возьми ты это в толк, наконец, сынок, успокойся. Скоро хлеба жать начнут, полно будет в полях птенцов. Подберешь, какой приглянется. Он тоже привыкнет к тебе, станет ручным. Теперь ты ученый, больше не станешь по злому совету отпускать птицу.