Избранное

«Партизан Малышев проник в село Коккозы и бросил в окно 6 гранат… Оставшиеся в живых фашисты бросились на улицу. Тов. Малышев уничтожил из выбежавшей группы 4-х офицеров, при этом сам погиб». (Фонд Государственного музея героической обороны и освобождения Севастополя. Микрофотосборник документов Великой Отечественной войны, вып. 20, короб. 7.)

Факт потрясающий, но человек действовал один, на свой страх и риск. То, что последовало за этим, нас крайне заинтересовало.

Фашисты подобрали труп героя и бросили на свалку, но утром он… исчез. Исчез, и все!

Федор Данилович нетерпеливо доложил:

–  Це маркуровские пацаны. Воны схоронылы хлопця.

Маркур, значит? Село ближе всех к нам. Мы в срочном порядке изучали его со своих наблюдательных пунктов.

Небольшой гарнизон, две улицы, народ редко появляется на них. За сутки дважды приезжает машина, бывают конные из Коккоз.

Камлиев и Кравченко довольно подробно рассказывают историю этой ничем не примечательной горной деревушки.

Фашистов она встретила без цветов и хлеба, никто не вышел из глухо закрытых домишек.

Насильно сгонять жителей не стали, однако посадили на шею маркуровцам небольшое румынское подразделение. Румынам и хлопот мало, они больше думают о том, как набить животы…

Молчание деревушки, равнодушие к новым порядкам не понравилось коккозскому коменданту, но сдерживала «гросс-политика», которую проводили в этих краях различного рода гебитскомиссары.

Маркуровцев пока терпели.

Однако в самой деревне настроение оказалось более боевое, чем предполагали и мы, и немцы. Маркуровцы локтем чувствовали партизан, чуть ли не каждый лесной выстрел отзывался в их душах как надежда.

Шестнадцатилетние смотрели на пик Орлиного Залета: за ним партизаны.

Маркуровцам не так уж трудно было связаться с нами, но они все же не торопились. Нужен был толчок.

Камлиев остался на окраине, а Федор Данилович ловко обошел румынскую заставу и нырнул в нужный переулок.

Осмотрелся, потом юркнул во двор, огороженный глухой каменной стеной.

Жила здесь пожилая женщина - когда-то в лесу вместе уголь выжигали. Приняла деда молча, хорошо понимая, откуда он пришел, накормила, а потом покликала внука - семнадцатилетнего паренька.

И тот, видать, сразу догадался, что за гость в доме, обрадовался и стал куда-то спешно собираться.

–  Куды?
– Федор Данилович перегородил дорогу.

Паренек обиделся:

–  А я не сволочь какая. Нужных ребят позову.

Кравченко понял:

–  Добрэ, сынок.

Через полчаса паренек привел друзей своих, и они стали наперебой рассказывать леснику обо всем, что знали, видели, слышали. Они давно собираются подняться к Чайному домику, да вот старики протестуют. Теперь же все - их никто не остановит.

Федор Данилович осторожничал, а ребята жадно ловили каждое его слово.

Подвиг неизвестного, бросившего гранаты в «Казино», их наэлектризовал. Дай команду - они поднимутся и пойдут в лес.

Команда им давалась другая. Они с большим вниманием слушали наказ старого лесника: жить, как жили сегодня, вчера, только быть поглазастее, уметь видеть, слушать и виду не подавать. Никаких сборищ, никакого сопротивления старосте и полицейским. Никого не трогать, оружие не изымать. Самый лучший для партизан и Севастополя подарок - разведка. Держать под наблюдением всю Коккозскую долину. Есть у кого пропуск?

У одного паренька нашелся. Его отец был полицейским, малость приторговывал в Бахчисарае, часто посылал туда сына.

–  Вот и отлично! Ты один можешь сделать больше, чем целый партизанский отряд.

Договорились о встрече: где, когда, кто с кем, какой пароль.

И словно открылась створка для потока важнейшей информации в партизанский лес!

Мы как бы получили второе зрение. Ребята оказались смелыми помощниками.

Мы сравнивали донесения со своими наблюдениями с «Триножки» с данными, которые приносили наши боевые группы. И убедились: наши помощники работали добросовестно.

Обстановка вокруг прояснилась, как проясняется в свежем проявителе негатив, - быстро и четко.

Немцы пока оставили нас в покое, всерьез готовясь к более решающим ударам. Но зинченковский рейд, трагический эпизод в «Казино» насторожили их. До этого немцы считали: севастопольские партизаны разбиты на Кожаевской даче. Калашников продолжает отсиживаться, продукты у него на исходе. Одним словом, единой партизанской силы нет, остались отдельные группы, обреченные на вымирание. Их добьют голод и холод.

Это был просчет майора Генберга.

…О майоре Генберге много и с восхищением рассказывает полицейский у себя дома за обеденным столом. Сын слушает его с особым вниманием.

Этот парень ходил из Маркура в Бахчисарай и даже в сторону фронта, чуть ли не до переднего края. Там его двоюродная сестра работала машинисткой в штабе немецкого корпуса.

Мы получили потрясающие данные для Севастополя и себя. Но город пока для нас недосягаем. И это равносильно проигрышу большой боевой операции.

А данные такие: немцы готовят переброску свежей дивизии из второго эшелона фронта на Керченское направление. При этом они хотят обмануть бдительность Севастополя и авиаразведки Крымского фронта. Путь дивизии не совсем обычен. Маршрут удлиняется почти на сто километров. Зато полки дивизии пройдут скрытно по горным дорогам, упрятанным в лесах.

Балаклава - Ялта - Алушта - Судак - Феодосия… Дорога через сердцевину партизанских районов. На пути дивизии двадцать пять отрядов!

По одному удару - двадцать пять ударов!

И мы, севастопольцы, балаклавцы, акмечетцы, должны, обязаны начинать!

На карту ставится судьба всего района. Удар по дивизии - боевое возрождение, успех в этом ударе - физическая и моральная победа над огромной карательной машиной Генберга.

Есть историки, которые считают: боевая биография севастопольских партизан закончилась в феврале 1942 года, когда фашистская петля упала на шею Константина Пидворко.

Это глубоко ошибочное мнение.

Боевой путь севастопольцев под командованием Митрофана Зинченко продолжался. Трудный, порой трагический, но героический путь.