Избранное

Она подходит к стоящему в отдалении роялю, опускает верхнюю крышку.

Г л а в б у х. Молодежь одолевает. Целый день толчея… «Подпишите, перечислите, оплатите», и все спешно. А я человек спокойного направления. Вдовец… Вы меня поймите правильно, Аделаида Кузьминична, в вашем обществе я отдыхаю душой, ведь вы человек серьезный…

Р о м а ш к и н а. Я в таком возрасте, Федор Петрович, что мне приходится быть серьезной. Мне ведь давно уже не двадцать пять.

Г л а в б у х. Да и мне, честно сказать, не тридцать восемь. Сыграйте мне что-нибудь для настроения, и я пойду…

Ромашкина садится к роялю, перебирает клавиши.

— Что же мне вам сыграть?

Негромкие звуки рояля. Ромашкина поет:

На небе светлая луна Сияет нежной красотою. А я одна…

Главбух, облокотившись на рояль, молча и внимательно слушает:

…совсем одна С надеждой тихой и мечтою…

В глубине коридора, ведущего в читальный зал, появляется Огурцов. Он в зимнем пальто, в руках портфель и шапка. Огурцов идет по коридору, гася за собой свет.

Поет Ромашкина.

К роялю подходит Огурцов.

Обрывается на полуфразе мелодия.

О г у р ц о в. Поете?.. Так сказать, культурно отдыхаете? Ну что ж, это неплохо.

Г л а в б у х. Вы слышали, Серафим Иванович, какой приятный голос у Аделаиды Кузьминичны?

О г у р ц о в. Слышал, слышал. Неплохо бы и вам, Аделаида Кузьминична, на нашем новогоднем вечере выступить. Блеснуть, так сказать, по этой линии.

Ромашкина смущенно отмахивается.

— Мне?.. Что вы, Серафим Иванович?.. С чем?

О г у р ц о в. Ну вот эту вещицу и исполните.

Г л а в б у х. Прекрасная мысль!

— Кстати, Федор Петрович, — обращается Огурцов к главбуху, — и вам не мешало бы народу показаться. Стишок произнесть или что другое…

— Между прочим, последний раз я выступал как раз недавно, — серьезно говорит главбух, — всего сорок лет назад. На гимназическом вечере читал басню Крылова.

Главбух смеется.

Смеется и Огурцов. Но тут же, спохватившись, делает серьезное лицо и со значением произносит:

— Ну что же, басня — это хорошо. Басня — это сатира. Нам Гоголи и Щедрины нужны. Расскажите басню. А вы, Аделаида Кузьминична, со своей песенкой выступите. Как это у вас там?.. «А я одна, совсем одна…»

— «…с надеждой тихой и мечтою», — подсказывают одновременно Ромашкина и главбух.

О г у р ц о в. Хорошо. Только вот в конце я бы слегка уточнил формулировочку.

Р о м а ш к и н а. Я вас не понимаю.

О г у р ц о в (творит). «А я одна, совсем одна… с моим здоровым коллективом». Вот так, Аделаида Кузьминична, будет типично.

Не замечая некоторого замешательства, вызванного у Ромашкиной его предложением, Огурцов довольно улыбается.

Мастерская художника в Доме культуры. Здесь Усиков и Лена.

У с и к о в (бросив кисть). Нет. Этого больше терпеть нельзя. Звезды ему не те, луна, видите ли, улыбается. Занавес, видите ли, не соответствует…

Л е н а (в тон). Оркестр не подходит.

У с и к о в. Один только терем-теремок ему нравится.

— Что ты предлагаешь? — озабоченно спрашивает Лена.

У с и к о в (горячо). Пусть сам все делает. Сам рисует, сам играет…

Л е н а (усмехнувшись). Сам танцует…

У с и к о в. Сам поет.

Лена разглядывает живописный фон, над которым трудится Усиков.

— Шутки шутками, — говорит Усиков, — но надо что-то делать. По-моему, надо всем собраться и пойти к Телегину.

— Нет. Не годится, — качает головой Лена. — Ну что мы, маленькие, что ли, пойдем жаловаться?

— А что ты предлагаешь?

— Надо самим найти выход из положения.

— Какой? Какой выход? — хмуро спрашивает Усиков.

Л е н а. Мы будем во всем с ним соглашаться…

У с и к о в. Ну и что?..

Л е н а. Мы будем говорить, что все, что он предлагает, великолепно и замечательно. А делать все будем по-своему.

— Правильно! — оживляется Усиков.

— А Телегин приедет на карнавал и все увидит.

Согласно кивая и улыбаясь, Усиков смотрит на Лену — как легко и просто она все это придумала.

— Подожди… — Лицо Усикова вновь обретает озабоченнее выражение, — а что же мы будем делать с оркестром?..

— Да… Действительно, что же нам делать с оркестром? — рассуждает вслух Лена.

— Доброго вам здоровьичка, — раздается за кадром старческий голос.

Лена и Усиков оборачиваются.

По лесенке, ведущей в мастерскую, спускается бодрого вида старик с окладистой бородкой, в очках.

С т а р и к. Простите, пожалуйста, если помешал. Я из Дома ветеранов сцены, насчет оркестра. Нам недавно звонил товарищ Огурцов…

Л е н а. Можете переговорить с Огурцовым. Вторая дверь налево.

С т а р и к. С Огурцовым?.. Вот спасибо. Все удачно складывается. А то ведь я боялся, что придется говорить с этой, как ее у вас тут?.. Фролова, что ли?..

У с и к о в. Может быть, Крылова?

С т а р и к. Вот именно.

Л е н а (задета). А почему это вы, собственно, боялись?

С т а р и к. Да, говорят, весьма сухая и равнодушная особа.

Теперь за Лену обижается Усиков.

— Кто это вам сказал?.. Огурцов?

Старику, видимо, неловко. Он мнется.

Л е н а (спокойно). Может быть, вы мне скажете? Моя фамилия Крылова.

Старик собирается уйти. Он явно смущен.

— Ой, как неловко получилось. Очень сожалею. Простите, пожалуйста…

Л е н а. Постойте, дедушка. Вы мне ответьте все-таки, кто вам это сказал?

Старик в затруднительном положении. Он смотрит на Усикова.

— А я не могу при посторонних.

Усиков пожимает плечами: «Какой странный старик!»