Избранное
Шрифт:
В великолепной «Новелле о Моцарте», изящной как акварельная миниатюра, перед нами великий немецкий композитор и итальянский писатель Казанова. Их взгляды на цели и смысл творчества прямо противоположны. Мы присутствуем всего лишь при недолгой встрече героев в Праге, где должна состояться премьера моцартовского «Дон-Жуана». Но при этом как рельефно изображены характеры обоих персонажей, запечатленных скупыми, но точно отобранными деталями, с каким знанием исторического колорита воссоздана атмосфера культурной жизни Европы XVIII века!
Моцарт, как он видится Фюрнбергу, — вольнолюбивый сын третьего сословия, художник, духовный мир которого озарен светом приближающейся Великой французской революции. И это, как нам дано понять, накладывает особый
В новелле «Встреча в Веймаре» Фюрнберг вновь обращается к постоянно привлекавшей его теме искусства в его соотнесенности с жизнью и нуждами народа. Центром произведения являются образы дорогих сердцу писателя гениев мировой литературы — Гете и Мицкевича. Польский певец свободы, в уста которого автор вкладывает многие свои сокровенные мысли, воспринимает создателя «Фауста» отнюдь не как олимпийца, равнодушного к треволнениям своего века. Нет, Мицкевич угадывает, как глубоко погружена в современность титаническая душа Гете, вынужденного прятать свои чувства за внешней холодностью. Величайший поэт Польши ощущает весь трагизм существования великого Гете в отсталой феодальной Германии.
В блестящей, к сожалению незаконченной, «Истории болезни» удачно сочетается лирическая исповедь с взволнованными размышлениями над многими животрепещущими проблемами нашего времени. К этому произведению примыкают небольшие рассказы-эссе: «Товарищ Н.», «Pro memoria» и другие.
В стихах поэта конца 40-х — начала 50-х годов отражается грандиозная ломка в бытии и сознании людей, пошедших по пути строительства социализма. Поэт — свободный среди свободных — делит с простыми людьми, встречающими зарю новой жизни, их труд, и веселье их праздников, и их раздумья о будущем. Еще не может быть успокоенности, безмятежности, людям предстоит разрешить немало сложных вопросов, преодолеть немало преград, и все это дается нелегко. Отсюда такие стихотворения, как «Час тяжелых мыслей», и другие, навеянные сходными чувствами. Однако даже в самых обыденных фактах той действительности, которая предстает перед поэтом, он с радостью улавливает отражение происходящих в обществе великих перемен.
Поэтический голос Фюрнберга в эти годы звучит то тихо и напевно, то подобно звону металла. Гамма чувств его так сложна, что привычные жанровые рамки оказываются для него слишком тесными. Он непринужденно переходит от лирики к сатире, от элегии к гимну, от разговорной интонации к ораторской, от строгой метрики и отточенной рифмы к свободному стиху.
До конца своих дней Фюрнберг — очень индивидуально, очень по-своему — славил вечно движущуюся, вечно обновляющуюся жизнь. В этом отношении характерно одно из его поздних философских стихотворений «Эпилог», где в удивительно простых и в то же время прочувствованных мудрых словах выражена вера в бессмертие рода человеческого. Для создателя «Дивного закона» не существовало поэзии вне борьбы за жизнь. Но и жизнь была для него немыслима без поэзии. Он говорил, что ненаписанные стихи — это все равно что «несостоявшаяся жизнь». Стихи надо писать так, чтобы ощущалось: «они реальны, как хлеб на столе, и пахнут рожью, они сочны, как мясо, и чудесны, как вино, в котором искрится солнце…»
В поэзии Луи Фюрнберга, «мужественной и мечтательно-нежной», как охарактеризовал ее Иоганнес Бехер, — действительно искрится солнце, солнце подлинной жизни.
Г. Знаменская
СТИХОТВОРЕНИЯ
1937—1946
ПОСВЯЩЕНИЕ
Стихи, я вам дарую бытие —
я вас не подбираю для букетов
в гостиные господ-эстетов, —
стихи, я вам дарую бытие —
вы для меня не тени силуэтов,
но пригоршни фальшивых самоцветов, —
стихи, стихи, оружие мое!
Стихи, я вам дарую бытие —
вы не для меланхолии актера,
не для страдальческого взора,
стихи, я вам дарую бытие
не для того, чтоб в вас искать спасенья
от горя, от нужды, от угнетенья, —
стихи, стихи, оружие мое!
Когда еще входил я с вами в залы, —
любовь к борьбе и мести призывала! —
рабочий класс вели вы за собой,
товарищей вы звали в бой, —
и, как винтовку, вас рука сжимала,
и вы звучали песней боевой.
И снова зал огромный полон света,
табачный дым, огни, — в который раз! —
я вижу пред собою сотни глаз,
о, как прекрасно устремленье это! —
и братья брата ждут — меня, поэта, —
и братья ожидают вас!
А те, кто служит только чистым музам, —
о, как они безвыходно бедны!
Они для жизни сделались обузой,
и голоса и зренья лишены,
не связаны ни дружбой, ни союзом, —
во мраке их стихи погребены.
О господи, — для грусти, для унынья
не может ни минуты быть, пока
преступники не сгинули в пучине, —
и не должна устать моя рука,
я заостряю лезвие клинка,
и будет завтра — так же, как и ныне —
разить кинжалом каждая строка!
Перевод Е. Витковского.
ОДИНОЧКА
Вы говорите: «Одиночка, страх…»,
но почему никто из вас не знает,
каким пожаром страсть моя пылает,
как много света в четырех стенах!
И я пою и меряю шагами
пространство от стены и до стены,
и звуки песен разрушают камень —