Избранное
Шрифт:
— Очнулся все–таки! — воскликнул Сабир. — Решил признать ее. А мой отец…
Старик сказал с улыбкой:
— Кстати, поверите ли, я принес вам новости о вашем отце.
— Нет! — вскрикнул Сабир в замешательстве. После короткой паузы заговорил адвокат:
— Вы не слыхали о журналисте, который свою ежедневную колонку подписывал псевдонимом «Журналист–поэт»? Конечно же, нет. Он перестал работать лет двадцать тому назад. Так вот, он мой сосед в Гелиополисе. Когда–то даже был моим преподавателем в юридическом колледже. Самая светлая голова в области шариата из всех, кого я знал. Вчера
Сабир перебил:
— Он не видел снимка в газете?
— Мой друг не читает теперь газет, потому что ослеп.
— Какая жалость! Но одинаковое имя, внешний облик, возраст — это что–то значит.
— Разумеется, это вселяет надежду.
— И где же он живет?
— К сожалению, мой друг этого не знает.
— А он не рассказывал про его первую жену? Адвокат ответил с улыбкой:
— Говорил, что не было у него иного хобби, кроме любви.
— Но моя мать его бросила. Такое событие нельзя забыть.
— В жизни такого человека, как Рахими, женщин можно подсчитывать по количеству дней. Откуда нам знать, кто кого бросил?
— Мать мне не говорила об этой стороне его жизни.
— Может быть, она и не знала.
— Но брак — это такая связь, которую не скроешь.
— Али Бурхан, то есть журналист–поэт, сказал, что для Рахими жениться было все равно что проводить девушку до дома. Он занимался любовью во всех ее ипостасях — плотских и платонических. Не упускал ни зрелых женщин, ни подростков. И со вдовами, и с замужними, с разведенными, бедными и богатыми, и с прислугой, и с собирательницами окурков, и с нищенками.
— Поразительно!
— Да.
— В неприятности не попадал из–за этого?
— Он умел их избежать.
Сабир спросил, глядя в смущении на адвоката:
— Кем он был? Какая у него профессия?
— Он был и остается миллионером. Никакого иного занятия, кроме любви, у него не было. Каждый раз, когда попадал в скандальную историю, уезжал из города, переселялся в другой, не оставляя своего хобби.
— Но у меня до сих пор хранится свидетельство о его браке с моей матерью.
— Возможно, таких документов не счесть.
— Неужели на него в суд не подавали?
— Кто знает… Он, возможно, разводился, а для этого достаточно…
— А законы? — Сабир горько усмехнулся.
— Но он ни разу не попался. Господин Бурхан рассказал, что он обесчестил девушку из одной известной своим благочестием семьи и вовремя покинул страну.
— А когда вернулся?
— Он не вернулся. Связал свои интересы с большим миром. Переезжает из одной страны в другую, даже с континента на континент — благо что миллионами владеет. Все гоняется за женщинами всех рас и народов.
— А откуда ваш друг знает об этом?
Он получал от него письма, правда, нерегулярно.
— А где он сейчас, ваш друг не знает?
— Нет. Письма приходили без обратного адреса. Только название страны. К тому же он не любит оседать на одном
месте более нескольких дней.— Наверняка он за границей известный человек.
— Возможно, как и любой миллионер, даже если он соблюдает осторожность в его ситуации, меняя имя и прочее.
— И когда ваш друг получил от него последнее письмо?
— На его память уже трудно рассчитывать. Ему перевалило за девяносто лет. Только помнит, что получал от него письма со всех континентов.
— Но он наверняка знает все о его семье.
— У него нет семьи в Египте. Отец его — иммигрант из Индии. Мой друг встретил его в каком–то аристократическом клубе и подружился с ним. Через него познакомился с его единственным сыном Сайедом. У него нет ни братьев, ни сестер. Потом отец его умер — сорок лет тому назад, оставив в наследство миллионы фунтов, заработанные на торговле алкогольными напитками. Так что в Египте у него никого нет, разве что детишки, которых он мог наплодить во время своих многочисленных похождений.
— Вроде меня.
— Вроде вас, если он действительно ваш отец.
— В этом не приходится сомневаться после того, как я кое–что узнал о его натуре.
Адвокат промолчал, только улыбнулся.
— И я явно унаследовал эту натуру. Но только в то время, как он развлекается по всему земному шару, я сижу в тюрьме, ожидая виселицы.
— Но он же не совершил убийства.
— Ваш слепой друг не может знать всего.
— В любом случае он миллионер.
— Важнее то, что он не подвластен закону государства.
— Но вы–то знали, что бедны и должны подчиняться государственным законам.
— Я также знал, кто мой отец.
— И каков итог? Вам понятно?
— Да, к сожалению. Мать моя знала его лучше, чем ваш друг поэт. Она сумела собрать большое состояние и противостоять закону. Если бы не невезение…
— А вот он невезения не знает.
— И для меня было немыслимо довольствоваться положением сутенера после того, как я узнал о своем происхождении.
— Да, вам не удалось повторить судьбу оригинала.
— Я так упорно искал его.
— Но, судя по вашему же собственному признанию, забыли о нем.
— Из–за женщины. Он бы нашел такую причину простительной.
— Но не он ваш судья.
— Зато он меня забыл.
— Может быть, вы рассчитывали и без него прожить.
— Если бы мать от него не ушла, все это было бы у меня.
— Но она ушла от него.
— А в чем тут моя вина?
— В этом вашей вины нет.
— Но это толкнуло меня на преступление.
— Слишком отдаленная причина. Такую не рассматривают при определении меры ответственности.
— Но она серьезнее, чем те, которые преподносит случай вроде встречи с Керимой.
— Закон все равно остается законом. Сабир тяжело вздохнул и сказал:
— Может, лучше мне и не утверждать, что он мой отец.
— Я тоже был такого же мнения. Но я увидел, что вы жаждете знать хоть что–нибудь.
— Ну и что я узнал? Мне кажется, ничего стоящего.
— Да, к сожалению.
— Мало того, что все это бесполезно, но еще и далеко не убедительно.
— К сожалению.
— Из–за этих неожиданных сведений он стал для меня еще более желанным, чем вначале.