Избранное

— Но… — Ни Учэн осекся, не зная, что сказать. Логика европейца была убийственной. За те три года, что Ни Учэн провел за границей, он не встречал человека, подобного Ши Фугану. — Но вспомните Гегеля. Какое счастье, сказал он, что книги Конфуция не переведены на немецкий язык, иначе дело было бы для немцев плохо. — Ни Учэн как будто нашел удачный аргумент в споре.

— Это потому, что Гегель не разбирался в восточной философии. — На лице Ши Фугана появилась все та же вежливая улыбка. Он был неколебим, как гора Тайшань. — Между прочим, Лейбниц говорил совершенно иначе. Он, к примеру, утверждал, что китайская философия во главу угла ставит самого человека и человеческие взаимоотношения и учит, что все зависит от того места, которое занимает человек в жизни. Человек прежде всего исполняет свой моральный долг и сдерживает себя, дабы установить гармонию в межчеловеческих отношениях. Скажем, Кунцзы. Ведь он свою идею «ли» — «церемония», «этикет» — распространил на всю политику. Правление, основанное на этикете, — мысль поразительная, потрясающая. Как раз именно этого не хватает Европе. А ведь, казалось бы, совсем простая истина. Или, к примеру, вот это: «Отец должен быть милостив, а сын почтителен». Или: «Почитай Учителя, цени Путь Дао!» Или еще: «Не навязывай другим того, чего не хочешь сам!»… и прочее. Не удивительно, что именно в Европе разразились две мировые бойни.

— Ты не знаешь реальной обстановки, — возразил Ни Учэн. Он намеренно не сказал «вы», как это принято в Пекине. — В каждом доме, в каждой семье — грязь и мерзость. О какой почтительности, верности, справедливости может идти речь?! Какие тут церемонии, откуда сдерживающая стыдливость?

— Все это оттого, что западные нравы постепенно распространились на Восток. Китайской культуре угрожает распад… В моей стране некоторые ученые задают вопрос: «Почему в Китае царит хаос?» Ответ сводится к тому, что «в Китае свергли хорошего государя!».

Извините, но я хочу закончить свою мысль. Я изучал китайскую историю и пришел к выводу, что деспотов в Китае было вовсе не так уж много. Большинство императоров великолепно разбирались в вопросах гуманного правления. Они старались создать «чистую гармонию» в политике. Они, как говорили в те времена, «любили народ, как свое дитя»… — Ши Фуган понизил голос и с подчеркнутой торжественностью продолжал: — Я уверен, что грядущий Китай непременно возродит свою национальную культуру, независимо от тех перемен, какие произойдут в структуре общества. Только твердо стоя на платформе национальной культуры, философии и психологии, Китай сможет сыграть важную роль в мире. В последующие несколько десятилетий у вас в Китае, очевидно, произойдут колоссальные перемены, однако до тех пор, пока Китай останется самим собой, он в своих глубинах будет сохранять неизменно присущие ему качества и особенности. Взгляните, почтенный брат, ведь ни японцы, ни милитаристы, ни революционеры так и не смогли уничтожить культурные традиции Китая!

Ни Учэн, подражая Ши Фугану, вежливо засмеялся, демонстрируя всем своим видом повадки благородного мужа. Что ответить собеседнику? Если бы перед ним сейчас сидел такой же, как он, китаец, пусть даже господин Ду (которого, кстати сказать, он очень уважает, потому что, снабдив Ни деньгами, тот не торопится востребовать их обратно), то он, Ни Учэн, на эти слова лишь презрительно хмыкнул бы, оценив их тем самым как «чушь» и «идиотство». Однако эти слова высказал не кто иной, как европеец, одетый в коричневый европейский костюм, пьющий кофе, порой даже кофе с коньяком. От него распространялся запах дорогого одеколона. Его пальто было сшито из добротной твидовой ткани. А с каким изяществом и благородством он танцует румбу и танго! Этот человек с легкостью необыкновенной вступает в контакт с китайцами — соотечественниками Ни Учэна, причем самыми разными. У него есть возлюбленная, живущая в Тяньцзине, девушка особого склада и весьма незаурядная. Она из хорошей семьи, окончила институт, владеет иностранными языками, но умеет также петь арии из Пекинской оперы. Поговаривают, что они собираются пожениться… Что до Ши Фугана, то он просто помешан на китайской культуре. Для себя он даже изобрел прозвище на древний манер: «Хозяин Кабинета Устремленного вдаль». Он рассказывает, что в его европейском доме висит деревянная табличка, украшенная тремя знаками: «Кабинет Устремленного вдаль». У одного мастера национальной живописи Ши Фуган заказал китайскую печать. Каждый день в течение часа он практикуется в искусстве каллиграфии, объясняя свое пристрастие тем, что каллиграфия благотворно влияет на работу головного мозга, хорошо воздействует на нервную систему и пищеварение. Когда он заболевает, он непременно обращается к китайским врачевателям и принимает только китайские снадобья. Он даже купил два железных шара, которые делают в Баодине; катает их в ладони для улучшения кровообращения и упругости мышц… Но, главное, Ши Фуган необыкновенно умен. Он свободно пишет по-немецки и по-английски, легко общается с людьми на иностранных языках. Он бегло болтает по-китайски, а сейчас учит еще и японский язык. В настоящее время в Китае идет война, а он приехал в Китай. В беседах с Ни Учэном он почем свет клянет Гитлера (правда, на ухо), заодно поругивает Сталина и Россию. Разъезжая по Китаю, он повсюду переписывает надписи со стел и памятников досунского времени — совершенно никому не нужные, как считает Ни Учэн. Ши Фуган предложил Ни Учэну и еще нескольким друзьям издавать научный журнал. Ши Фуган всегда находится в отличном настроении, но становится особенно радостным и оживленным, когда речь заходит о китайской культуре. С таким же воодушевлением Ни Учэн разглагольствует о европейских философах и унитазах, содержимое которых смывается водой. В эти моменты дух Ни Учэна воспаряет ввысь.

Ши Фуган проявляет подчеркнутое расположение к госпоже Ни — жене Ни Учэна. Однажды он пригласил всю их семью в ресторан «Дунлайшунь» («Восточное благополучие»), что находится в пассаже «Восточное спокойствие», чтобы отведать блюдо «шуаньянжоу» — «баранина в самоваре». До чего же здорово этот иностранец разбирается во всех тонкостях приготовления блюда! Он объяснил Цзинъи и детям названия всех специй, которые разложены на маленьких тарелочках: вот здесь соленое креветочное масло, а здесь бобовая сыворотка, а вот это — чистая соя, то есть соевый соус, а вот на этом блюдечке лежит кунжутная паста, а здесь — стебельки черемши… Так, правильно! А теперь надо добавить немного укропа и сладкого чеснока. Кроме бараньего мяса к блюду полагается подавать разложенные на тарелке тонко нарезанные кусочки печени, почек… Как, пламя еще не появилось? Пожалуйста, передайте мне зажигалку с огнем… вот так! Сейчас огонь какой надо!.. Главное, не передержать, иначе мясо перепреет… До чего же вкусно! А?! Как вы считаете?

Цзинъи и дети неотрывно следили глазами за манипуляциями «знатока Китая», который был во всех подробностях осведомлен, как надо есть «баранину в самоваре». Они наблюдали за иностранцем так, словно наслаждались интересным зрелищем в цирке, например смотрели на медведя, умеющего кататься на велосипеде. Глазеть на человека во время еды крайне неприлично… Ни Учэн решил вмешаться, однако ни жена, ни дети на его многозначительные намеки не обратили внимания. Ни Учэн разозлился. «Неужели вам не понятно, что доктор Ши Фуган — мой друг! Не будь меня, разве он снизошел бы до вас?»

Ши Фуган держал себя свободно и естественно. Он успевал есть и одновременно разговаривать, демонстрируя замечательную непринужденность, очевидно не без расчета на внешний эффект. Он приковал к себе внимание не только Цзинъи и детей, но и официантов и всех сидящих за соседними столиками посетителей, и те пялили на него глаза. Одна пожилая дама с густо напомаженными волосами, собранными в маленький пучок, сидевшая рядом за столиком, не выдержав, бросила: «Сущее наваждение!»

От этих слов сердце Ни Учэна учащенно забилось. Может быть, Ши Фуган не расслышал этой невежливой фразы. Маловероятно! Оставалось лишь досадовать на тупость соотечественников, которую те постоянно демонстрировали перед иностранцами. Ши Фуган, сделав вид, что решительно ничего не произошло, продолжал сохранять вежливую невозмутимость воспитанного шэньши, и Ни Учэн проникся к нему еще большим почтением и благодарностью.

После обеда они прошлись по пассажу. Ши Фуган, словно не замечая ничего вокруг, заливался радостным смехом. С громким хохотом он вдруг обнял Ни Цзао и приподнял его. Потом он предложил детям выпить по чашечке пурпурно-красного айвового напитка с засахаренными фруктами.

— Вы счастливый человек! — вдруг проговорил он, обратившись к Ни Учэну.

Через некоторое время Ни Учэн сказал:

— Вот вы непрестанно выражаете свои восторги, в то время как мы, китайцы, терпим бесконечные мученья. Скажем, моя жизнь невероятно тяжела, поэтому я никак не могу с вами согласиться. Должен вам сказать, что в течение многих тысячелетий Китай не знал, что такое счастье, что такое любовь… А если говорить обо мне, то я от всех неудач и бед, выпавших на мою долю, превратился в полутруп, а вы толкуете о моем счастье. Вы словно наслаждаетесь нашими страданиями!..

На лице Ши Фугана появилась вежливая улыбка. Вместо ответа он предложил выпить по чашечке кофе. Предложение иностранца тотчас успокоило Ни Учэна, а когда его центры обоняния почувствовали аромат напитка, ему показалось, что он действительно счастлив.

Выпив чашечку кофе с бисквитом, они закурили. Ши Фуган сообщил Ни Учэну о своей предстоящей женитьбе на девице Линь Саньцю из Тяньцзиня; свадьба должна состояться через полмесяца и пройдет в полном согласии со всеми китайскими ритуалами. Молодые уже справлялись у «сяньшэна» относительно своих гороскопов. Оказалось, все восемь знаков их жизни находятся в гармонии и сулят «великое благополучие». Во время свадебного обряда Ши Фуган собирается совершить положенные поклоны родителям невесты и гостям, после чего жених и невеста поклонятся предкам. Затем предполагается исполнение радостных песен. В комнате молодоженов будут повсюду лежать финики, арахис, каштаны.

— Я всегда мечтал о жене-китаянке, брак с которой, оформленный по китайским обычаям, будет прочным и нерушимым. Я надеюсь дожить с ней до седин, «в проявлении друг к другу», как говорили в древности, «большой почтительности, словно к самому дорогому гостю». Я действительно верю в то, что настоящее счастье в семье может быть достигнуто только тогда, когда в семье господствуют китайские моральные установления и чувство долга. Понятно, что в Китае существует много разных проблем, касающихся брака, семьи. Ничего удивительного в этом нет. Но я верю, что китайцы найдут способ разрешить и их. Они, то есть вы, в своей истории решили множество труднейших вопросов, тесно связанных с вашим существованием. В Европе существуют такие же или несколько иные, но столь же трудные проблемы, их ничуть не меньше, чем у вас. Боюсь только, что в Европе разрешить их гораздо труднее, так как там отсутствуют общепризнанные принципы морали и правила поведения. Каждый поступает, как ему заблагорассудится, считая свои действия правильными; каждый видит в лице другого человека своего соперника, больше того — своего врага. Вам кажется, что в Европе все хорошо, но это только потому, что вы по-настоящему не жили там, не имели своего дома. Что там хорошего? Ровным счетом ничего! Война потрясла Европу, и она вот-вот развалится. Европейская культура? Она разрушена, разъята на части, она потерпела крах!

Ни Учэн молчал. Он испытывал большое замешательство.

После встречи с Ши Фуганом перед ним во весь рост встала труднейшая задача — подарок к свадьбе. Он с удовольствием преподнес бы ему нефритового будду или пару ваз, а может быть, хунаньскую вышивку или фуцзяньское лаковое изделие [141] . Нет, лучше всего преподнести какую-нибудь фарфоровую безделицу из Цзиндэчжэня [142] … Ши Фуган — это луч света в их мрачной и убогой жизни, росточек риса, нежный молодой побег… Превозмогая стыд, Ни Учэн обратился к жене со словами: «Поверь, Ши Фуган такой человек, который даром наши подарки не возьмет. В этом отношении иностранцы похожи на нас, китайцев. Он ведь не болван и не бесчувственный кусок мяса!»

141

Провинции Хунань и Фуцзянь — традиционные центры народных промыслов.

142

Центр фарфорового производства.