Избранное

Разговор с Чжао вернул Ни Учэна к тому давнему случаю, когда его стошнило и он обмочился. На его лицо сейчас было страшно смотреть.

Доктор, будто разгадав его мысли, широко улыбнулся и, воспользовавшись своей победой, попытался разрушить последнюю линию обороны собеседника…

Разумеется, удовлетворение голода и жажды, как и отношения между полами, составляют природную сущность человека. Однако она может получить развитие и удовлетворение лишь при определенных условиях. Разнузданное проявление страстей и половая распущенность есть не удовлетворение этой природной сущности, но отклонение от нее — некая аномалия. Вот, скажем, голод, который является проявлением естественной потребности человека. Следует ли из этого, что вы должны есть все без разбора, где угодно и когда угодно, тайно от всех поглощая в полном беспорядке блюда грязные, кишащие микробами? Очевидно, что человек не собака, он не будет пожирать собственный кал. Подобно этому и половые отношения между мужчиной и женщиной не могут сводиться к примитивной случке, какая бывает у тех же собак. Иначе говоря, физиологические потребности человека вовсе не сводятся к беспорядочному спариванию представителей двух полов, которое, кстати сказать, осуществить проще простого — отправившись на скотный двор. В этом вопросе должны существовать определенные границы и правила, по крайней мере в области гигиены и медицины, иначе какой может быть разговор о счастье, любви? К тому же существует еще и человеческое общество. Хватит ли у вас смелости и настойчивости бороться с его моральными устоями и правилами, выступать против общественного мнения? Вряд ли! Словом, вы можете добиться многого лишь при одном условии — прочно стоять в этом обществе обеими ногами. Так обычно и поступают люди в своей жизни. В молодости они готовы сражаться против общества, видя неразумность его устройства, но в конце концов идут с ним на мировую, получая один от другого взаимную выгоду.

Взаимную выгоду? Ни Учэн резко перебил доктора.

Взаимно использовать друг друга — это, несомненно, лучше, чем друг другу вредить. Навредив обществу, вы навредили другим людям, значит, навредили и себе. Никакой пользы от этого нет! Глаза доктора вспыхнули еще ярче.

В этот момент к доктору вошла медицинская сестра в стерильно белой шапочке, похожей на пирожок-хуньдунь [153] . Доктор начеркал латинскими буквами несколько рецептов. Поставив свою подпись — что он делал с явным удовольствием, — он отдал рецепты сестре, и та ушла, но перед уходом бросила на Ни Учэна быстрый взгляд и загадочно улыбнулась, однако ее улыбка тотчас уползла с лица и «скрылась под монашеским клобуком» неземной белизны и неприступности. Ни Учэн успел заметить, что у сестры очень гладкая и нежная кожа, блестящая, как масло. Он засмеялся, чувствуя новый прилив сил, и стал откланиваться, благодаря доктора за внимание. Успокойтесь, все образуется. Я, Ни Учэн, никогда не позволю себе совершить постыдный поступок. Брови Чжао Шантуна дрогнули, по лицу пробежала улыбка. Они обменялись крепкими рукопожатиями. Ни Учэна поразили пальцы доктора, такие же белые и холеные, как личико его молоденькой медицинской сестры. Не дожидаясь, когда гость покинет комнату, Чжао направился к умывальнику, где принялся энергично мыть руки, поливая их дезинфицирующей жидкостью. Ни Учэн замер, потрясенный этим зрелищем.

153

Китайские пельмени.

В одно из воскресений Ни Учэн увидел всю семью доктора (жену и детей) гуляющей в Центральном парке, который теперь, как известно, зовется парком Сунь Ятсена. По внешнему виду членов семьи можно было с уверенностью сказать, что между ними царит мир и согласие. Ни Учэну показалось, что доктор раскачивается больше обычного. Он также обратил внимание, что, взбираясь на склон холма и спускаясь вниз или поднимаясь по ступеням, ведущим к мостику через канал, Чжао Шантун помогает жене, проявляя завидную церемонность и даже услужливость. Он часто склонялся к ее уху и что-то нашептывал, и оба они заливались радостным смехом. Ни Учэн подбежал к супругам поздороваться и пожелать всей их семье благополучия в жизни. Перед тем как раскланяться, доктор метнул на Ни Учэна взгляд, от которого пробирала дрожь.

Рано или поздно он меня доконает! — подумал Ни Учэн.

Всякий раз, когда Цзинъи принималась читать мужу нотацию и учить его уму-разуму или всячески поддевать его, ставя ему в пример доктора Чжао, Ни Учэн ей бросал: «Мне с ним не сравниться. Он — святой!»

Цзинъи парировала хорошо отработанным возражением: «Заруби себе на носу: хотя из тебя самого святого уже не получится, но этому святому ты далеко не безразличен, он к тебе проявляет особое внимание». Далее мысль Цзинъи развивалась вглубь, следовали сравнения с другими мужьями. После этих сопоставлений оказывалось, что Ни Учэн просто собачье дерьмо… Ну и что из того, что ты выхлебал несколько пузырьков заморских чернил и знаешь несколько иностранных букв?! А разбираешься ли ты в науках на самом деле? Может, не стоит корчить из себя светоча знаний? Стоит заговорить с тобой на научные темы, как ты тотчас тушуешься, вызывая тем самым презрительную усмешку у собеседника. Другое дело — доктор: у него и ученость настоящая, и талант подлинный. Все в нем такое солидное, основательное; знания глубокие, дух спокойный, убеждения твердые. А как он хорошо относится к женщинам! …Интересно, читал ли ты когда-нибудь сочинение под названием «Род владыки по фамилии Лю» Сыма Цяня. Именно таким Сыма Цянь изобразил Чжан Ляна [154] … Испокон веков повелось, что за полнотой следует ущерб, а ущербное требует прибавления. Скажи откровенно, походишь ли ты хоть немного на настоящего ученого мужа, способного на большие дела и свершения?! Ты неусидчив, непоседлив, у тебя беспокойный дух, ты похож на обыкновенную обезьяну!

154

Известный вельможа и стратег, который помог императору Гаоцзу основать империю Хань, за что ему был дарован титул «Владыка Лю».

Нет, сейчас я не испытываю ни тоски, ни одиночества, я чувствую просто усталость. Кажется, по-английски это состояние называется «loneliness»? Интересно, что будет с моим английским произношением? Вероятно, его тоже будет исправлять тот святоша, директор клиники, магистр медицины!

Чем чаще разгорались споры о докторе, тем большее уважение тот внушал Цзинъи. Мать и сестра нередко задавали ей вопрос: а есть ли у доктора Чжао какие-нибудь недостатки? Пожалуй, что их нет, достаточно увидеть его отношение к мачехе, к жене, детям, к своим землякам, к делу, науке, к своей клинике и больным… У него и впрямь нет никаких недостатков. А его покачивание головой? Какой же это недостаток? Что в нем особенного? Разговаривая, мотает себе головой, ну и что из этого. Другое дело, если бы он был крупным чиновником, например каким-нибудь председателем, или командующим, или начальником провинции. Вот тогда эта особенность неприятно поражала бы окружающих. Впрочем, и тогда не было бы в этом ничего плохого! Будь он крупным чиновником, каким-нибудь председателем или командующим и прочее, раскачивание головой во время выступления, возможно, даже придавало бы ему больший вес и солидность. Словом, это производило бы еще большее впечатление… Ну а то, что он вместе с Цзяном не сражается сейчас против японцев? Можно ли считать это недостатком? Этот трудный политический вопрос как-то задала старая Чжао, очень переживавшая из-за того, что японцы оккупировали Китай. Сложный вопрос матери, казалось, поставил обеих дочерей в тупик, однако более находчивая и сообразительная Цзинчжэнь отреагировала на него довольно быстро и однозначно: «Если бы все мы, китайцы, были такими, как доктор, то есть обладали бы такими же, как у него, способностями, ученостью и моральными качествами — всеми его достоинствами, эти коротышки японцы никогда бы к нам не вторглись, а Китай был бы сильной и процветающей страной!» Мать и сестра одобрили мнение Цзинчжэнь.

Цзинъи обращалась к Шатуну часто и по самым разным поводам, иногда ей нужен был его совет, порой она нуждалась в его поддержке. В тот год, когда Ни Пин исполнилось семь и она пошла в школу, эта привычка матери неожиданно вызвала у Ни Пин решительный протест. «Мама! — сказала ей Ни Пин. — Что ты все бегаешь к дяде Чжао? Это же очень нехорошо!»

Трудно сказать, что скрывалось за туманным высказыванием девочки, но оно почему-то разозлило мать, тетку и даже бабушку. Девочке сейчас же сделали строгое внушение.

Глупая девчонка! Не болтай ерунды, если чего-то не понимаешь! Заруби себе на носу: все женщины в нашей семье Цзян делают все как надо: «Один шаг — один след!» Хоть мы люди и не знатные, однако же никогда не позволим себе глупостей! Несколько женщин из нашего рода удостоились чести быть отмеченными в хрониках уезда Гуансянь: четыре из них — в качестве достойных вдов, а три — за соблюдение обета верности мужу. Для одной даже воздвигли торжественную арку. Добропорядочность женщин нашей семьи выше всяких похвал. Одним словом, они вполне достойны заветов Неба и Земли, а также своих предков и потомков! Вот, к примеру, одна из них — она, по всей видимости, доводится тебе третьей тетей со стороны твоего дедушки. Была она женщиной воистину добродетельной. В пять лет ее уже просватали, а в тринадцать лет она выяснила, что ее нареченный серьезно болен. И вот эта третья тетушка со стороны дедушки не стала дожидаться смерти мужа, а сама раньше времени бросилась в колодец. Один местный цзюйжэнь по фамилии Чжан написал в ее честь стихи. Прочитать?

Цзинчжэнь, растягивая слова, принялась декламировать:

Звездный свет, тусклый и бледный, Луны колесо зависло. Мой супруг ушел от меня, Он ушел к Девяти Истокам [155] . Я чту его память свято, Мне живой воды не нужно. Моя боль как река. Я хочу, чтобы к людям Она несла свои воды…

Ну как? Или ты думаешь, что все это было слишком давно? Изволь, вот твоя тетка, она сейчас сидит перед тобой. Восемнадцати лет я вышла замуж, а в девятнадцать уже овдовела. Ответь, смеет ли кто сказать обо мне что-то дурное? Ну хоть самую чуточку? За эти годы мы перевидали много мерзавцев, а сколько бед испытали… но никто не осмелился сказать то, что посмела сказать ты!

155

Аллегорическое название загробного мира.

Сердце девочки сжалось от боли, она уже раскаивалась в том, что сказала. Комнату огласил ее громкий плач.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Услышав новость, Цзинъи разразилась проклятиями, но, чем дольше она затем раздумывала о случившемся, тем больше ей становилось невмоготу, несмотря на поддержку, которую она получила от своей сообразительной и решительной сестры, сразу вспомнившей про «святого» Шатуна, у которого они всегда находили защиту, как путники под кроной огромного дерева…

Ох, до чего же человек может быть коварным, жестоким и подлым! Кажется, собака или кошка, живущие в твоем доме, куда ближе тебе, чем человек! Даже дикая птица, родившаяся в лесу и привыкшая, как и все ее предки, жить на воле, даже она ближе тебе, если живет рядом с тобой и ты кормишь ее каждый день. Еще в детстве во время храмовых праздников Цзинъи любила наблюдать за желтой птичкой-иволгой, которая умела держать в клюве монетку. Стоило положить медную монету на ладошку, как птица тут же садилась на руку, брала клювом монету и несла ее хозяину. Удивленные зрители интересовались у хозяина, как ему удалось обучить птаху такому фокусу. «Надо же, и не улетает!..» «Ничего особенного! — отвечал тот. — Все дело в горстке риса!»

Но разве она, Цзинъи, не потчевала мужа, не подносила ему щедрыми горстями? Она отдала ему больше: свою душу и тело. Они прожили вместе около десяти лет, и за все эти годы она не совершила ничего такого, за что ей пришлось бы краснеть перед мужем. Как же он после этого собирается покинуть ее семью? Как он смеет так поступать?! Сколько она отдала ему любви, доброты, неужели он обо всем этом успел забыть? Нехорошо ворошить прошлое, но чего стоит хотя бы то, что случилось в ноябре прошлого года, когда он ее так подло обманул, разыграл, опозорил в глазах людей. А сам между тем три дня не появлялся дома, где-то распутничал «под ивами, средь цветов», а в это время она с детьми почти голодала, пробавляясь жидкой кашицей да спитым чаем. А он ел изысканные яства и веселился в свое удовольствие. Она с детьми живет все равно что нищая или как цветок подвальный, без света и тепла, а он строит из себя барчука из знатного дома, чуть ли не потомка государевой фамилии. Вот уж поистине: «Живет он в радости, обоняя запахи вина и мяса, а в доме у него мертвые кости лежат». Вот таков этот бандит, вонючий, бесчувственный недоносок, не знающий, что такое доброта, любовь, почтительность к старшим. О Небо, если бы ты могло все это увидеть! Покарай его, нашли на него несчастья! Пусть поразит его недуг, так чтобы все три души [156] его покинули органы чувств; пусть лишится он дыхания и жизнь его повиснет на тончайшем волоске, так чтобы от чертогов Владыки ада Яньвана его отделял бы лишь тонкий листок бумаги! Нет, и тогда я не протяну ему руки помощи! Пускай его труп смердит и разлагается там, где настигла его смерть; пускай завернут его мертвое тело в рваную рогожу и выбросят прочь!.. И все же он мой законный муж, отец моих детей. Сердце у меня не каменное, оно из живых тканей выкроено. Недаром говорят, что сердце сравнится только с сердцем, сердце можно обменять лишь на сердце. И еще говорят, пест железный можно сточить в иглу тонкую! Ах, Ни Учэн, Ни Учэн! Ведь ты тоже человек: говоришь по-людски, обличье у тебя человеческое. Так неужели не ощущаешь ты всей той доброты, что лежит в сердце моем. Моя душа как у бодисатвы милосердного, любой позор стерпит… В свое время я уже спасла тебя. Я продала свои последние вещи, чтобы оплатить счета докторов, купить лекарства, чтобы накормить тебя супом с куриными яйцами и лапшой. Я отдавала тебе все, словно ты отмечен знаком небес, готовила самое вкусное, в то время как моя мать и все остальные были вынуждены, сидя в сторонке, смотреть, как ты ешь. Я истратила свои личные деньги, чтобы оплатить твои счета, а ты в это время безобразничал и умудрился даже потерять работу! И вот слабая женщина, у которой на руках старуха мать да малые дети, без средств, без работы, вынуждена кормить здоровенного мужика в семь чи ростом. Неужели тебе не стыдно? Неужели не понимаешь ты, что такое доброта, любовь, наконец, просто хорошие чувства? А ведь сам ты любишь поразглагольствовать о высоких чувствах и о любви. А твои девки, с которыми делил ты эти самые чувства и любовь, на которых транжирил ты деньги, разве кто-нибудь из них пришел к тебе, взглянул на тебя хоть одним глазком во время твоей болезни, когда ты гнил и смердел? Честно говоря, в тот раз я даже не ожидала от самой себя, что смогу чем-то пожертвовать ради тебя, вновь одарить тебя своей добротой и сочувствием. Но все ж люблю я тебя, наверное потому, что в прошлой жизни своей задолжала я тебе, а в нынешней вынуждена возвращать долг. Но кому я отдаю свою любовь? Волку хищному, тигру лютому, чтобы только приручить его, приблизить к себе. Ты не только не человек, тебя даже тигром или волком трудно назвать, потому что ты хуже всякой живой твари. «Рис поел — котел расколошматил; жернов не нужен — забивай осла, что его крутил; через реку перешел — ломай мост». Вот ты какой! Ты чинишь всевозможные злодейства. Ты хитрей лисы, а твой яд злее скорпионьего! Ты все время обманываешь меня. О, сколько горя ты мне причинил!.. Вот и сейчас ты меня опять обманул — я вновь беременная. Ты с утра до вечера твердишь: это недостойно, мерзко, подло, грязно, дико, постыдно… Но не лучше ли тебе обратить все эти обвинения на самого себя? Ведь именно твои поступки самые мерзкие, недостойные, подлые, грязные, дикие и постыдные! Ты давным-давно растерял все добродетели своих предков из рода Ни всех восьми поколений, однако же от грязных поступков все равно не отказался, от постыдных помыслов не избавился. Никогда не думала, что человек может быть таким дурным, коварным, злым и хищным! О, как я раскаиваюсь, как ругаю себя за свою глупость! Ведь я надеялась, что своей добротой я смогу переделать тебя и ты в конце концов вступишь на правильный путь. Я думала, что ты пожалеешь себя и всех нас. Увы! Я сама на себя накликала беду, а теперь я, несчастная, кровью своей должна расплачиваться! Кара небес падет на мою несчастную голову! О люди, вас не следует жалеть! Проявляешь к человеку жалость, а что получаешь взамен? Ничего! Разве он пожалеет тебя? Пожалела человека, родного или близкого, доброту свою проявила, а в результате головы своей лишаюсь — скатилась она с плеч, и не знаю, где потеряла я ее!

156

По китайским верованиям, у человека десять душ, три из которых относятся к разумному началу, а семь — к животному.