"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10

– Три, – уточнил я.

– Я сделаю так, что будет два. Клавдий ко мне прислушается и разрешит провести церемонию раньше.

– Ты все продумала.

– Естественно, как иначе?

Она была великолепна, перехитрить такую почти невозможно, но я был уверен, что когда-нибудь смогу это сделать.

Мать поцеловала меня на прощание и ушла. У меня голова шла кругом.

Усыновление… Меня усыновит Клавдий. Пророчество об императорстве… Мать всю мою жизнь держала его в тайне.

Я лег на кушетку… И если бы не лег, наверняка повалился бы на пол.

XX

Церемонию усыновления назначили на конец февраля, сразу после паренталий [421] . В эти девять дней все почитали своих предков, украшая места их захоронений цветами и венками. Мать позаботилась о том, чтобы бюсты моего отца, Германика, Августа и Антония увили цветами из дворцовых теплиц. Она с любовью их поправляла и все время улыбалась.

А я… у меня было такое чувство, будто я предаю своих предков, в особенности отца, хоть я и не знал его совсем. Я не мог притворяться, подобно матери. И не мог не заметить, что лучший венок она отдала Германику, а самый жалкий – моему отцу.

421

Паренталии – религиозные празднества в Древнем Риме для поминания родителей и других родственников.

Когда она вышла из зала, я положил руки на бюст и шепотом сказал:

– Прости меня, отец.

Основную часть церемонии усыновления взяли на себя адвокаты и магистраты. Моего присутствия не требовалось, и это делало весь процесс чуть более переносимым.

Бумаги составили в присутствии необходимых по закону семи свидетелей, после чего начертанный на великолепном пергаменте документ положили на мраморный стол, где он и ожидал скрепления печатью императора. Все происходило во дворце, в зале приемов, и там в ожидании собрались сенаторы, сановники и префекты преторианской гвардии.

Мы с матерью стояли в одном конце зала, а Клавдий с его детьми – в противоположном. Мы должны были встретиться возле стола. Мать взяла меня за руку и повела за собой. Клавдий, прихрамывая, пошел к нам навстречу. Я заметил, что его походка стала еще менее уверенной, чем накануне утром.

Мы остановились. Стол с пергаментом ждал. Клавдий протянул руку и взял его наконец.

– Вы все свидетели, – сказал он. – Наступил д-день, когда я обретаю нового с-сына.

Он развернул пергамент и начал зачитывать условия усыновления. Никто в зале даже не кашлянул. Наконец Клавдий дошел до сути документа:

– В этот день Луций Д-домиций Агенобарб, сын Гнея Домиция Агенобарба, н-наречен Нероном Клавдием Цезарем Друзом Германиком. От-тныне он – сын Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика.

Клавдий положил пергамент на мраморный стол и подхромал ко мне.

– Нерон, сын мой. – Он обнял меня. – На самом деле т-ты всегда им был.

Нерон. Я – Нерон. Луция больше нет, он растаял в воздухе.

Зал взорвался аплодисментами. Приглашенные на церемонию ликовали и всячески демонстрировали это радостными возгласами.

Нерон! Нерон!

Мое новое имя звенело в ушах. Или я просто ничего, кроме него, в тот момент не слышал. Клавдий скрепил печатью документ об усыновлении и передал его мне.

– Теперь он твой, сын.

Тут подоспела мать со своими объятиями. Подошла Октавия.

– Рада стать твоей сестрой, брат, – сказала она.

А Британник просто таращил глаза и наконец ляпнул:

– Ты не можешь занять место Британника. Британник – это я!

– Да, мой дорогой, – спокойно сказал на это Клавдий, – Британник только один, и это ты.

Мать улыбнулась, будто была с ним согласна. А потом всех пригласили отметить событие за накрытыми самыми разными яствами столами. Я отмахивался от всего, что мне подносили. Толпа людей, которые хотели со мной заговорить, – как же это было утомительно. «Нерон, Нерон», – повторяли они, но «наш будущий император» вслух не произносили, хоть и имели это в виду.

В какой-то момент мать подвела ко мне довольно серьезного с виду мужчину средних лет. Он низко поклонился. К таким поклонам, как я понял, мне теперь придется привыкать.

– Это Луций Анней Сенека, – представила мать. – Мой старый друг, еще со времен жизни в Риме. Сенека – великолепный философ и ритор, с этого дня он будет твоим учителем.

– Это большая честь для меня, – сказал Сенека глубоким, раскатистым голосом.

Мне же пора было привыкать к тому, что все и каждый готовы признать честью знакомство со мной, что бы это для них ни значило.

– С нетерпением жду, когда ты поделишься со мной знаниями, – вежливо, чтобы не нарушить ритуал церемонии, сказал я и, прежде чем он успел ответить, отвернулся.

Мне не хотелось обсуждать предстоящие уроки – я только что обрел новую личность и ни о чем, кроме этого, думать не мог. Мать ухватила меня за руку и долго не отпускала.

– Тебе не обязательно присматривать за мной, я и сам отлично тут ориентируюсь, – сказал я.

Я приготовился уйти, но тут рядом появился коренастый крепкий мужчина со светлыми вьющимися волосами.

– Мои поздравления, Нерон, – сказал он с отчетливым галльским акцентом. – Мы все приветствуем тебя.

Мать представила мне очередного незнакомца:

– Сын мой, это Секст Афраний Бурр, и он – мой друг.

Бурр просто кивнул, он явно был не из тех, кто заводит льстивые речи.

Ко мне один за другим подходили сенаторы с поздравлениями, но тут затрубили фанфары, и Клавдий вскинул открытые ладони.

– В-высокочтимые гости, я намерен сделать еще одно объявление. В ознаменование этого д-дня я распорядился отчеканить н-новую монету с бюстом Нерона. – Он поднял над головой эскиз монеты. – Princeps juventutis, первый среди юных. Монета выйдет в обращение уже к лету.

Мой профиль на золотой монете. Титул – первый среди юных. Цезарь.

Нерон, Нерон, Нерон… Так теперь все меня называли.

* * *

Я вернулся в свою комнату, как только появилась возможность сбежать с торжества, не теряя лица. К счастью, Клавдий не мог оставаться слишком долго и, покинув зал, дал шанс разойтись и другим желающим улизнуть. Я шел по широким коридорам дворца, чувствуя себя как зверь, на которого открыли охоту, и не позволял никому ко мне обратиться.