"Избранные историко-биографические романы". Компиляция. Книги 1-10

Она прижала его к себе; он был единственным оставшимся в живых из того выводка, который леди Босуэлл прислала ей почти десять лет назад. Она назвала его Армагеддоном, потому что эта кличка выглядела комичной для храброго маленького животного и потому что Босуэлл был прежде всего бойцом, жаждавшим последней битвы. Разумеется, все остальные укоротили кличку и называли его Геддоном, что звучало вполне невинно.

– Смотрите, Шрусбери обращается к нам! – воскликнула Мэри Сетон, стоявшая на крыше рядом со своей госпожой. Они перегнулись через парапет и посмотрели вниз.

Шрусбери, сидевший на боевом коне, махал им рукой.

– Мы вернемся после охоты и заберем вас! – крикнул он.

Мария помахала в ответ, показывая, что поняла его. Дворяне часто возвращались сюда, чтобы подкрепиться после охоты и рассказать о своих приключениях. Шрусбери недавно построил трехэтажную башню, которые вошли в моду в охотничьих парках, и роскошно украсил ее. На лепных потолках переплетались цветы из Франции, Англии и Шотландии, над каминами висели фамильные гербы, а оконные стекла покрывали геральдические узоры.

Охотники пришпорили лошадей и поскакали следом за возбужденными гончими, далеко опередившими их.

Мэри Сетон видела, как ее госпожа тоскливо смотрит им вслед. Раньше ей иногда разрешали выезжать на охоту, но преувеличенные новости – некоторые говорили, что она уезжала слишком далеко безо всякой охраны, – дошли до сведения Тайного совета, и Шрусбери получил строгий выговор за небрежность. Впрочем, теперь это не имело значения: Мария не могла ездить верхом из-за пошатнувшегося здоровья. Прошлым летом ее даже приходилось выносить на улицу на носилках, и она в лучшем случае могла мирно сидеть возле пруда с утками. Но Мэри Сетон знала, что каждый раз, когда Мария слышит лай собак и видит бегущую свору, она хочет отправиться за ними, забывая о своем нынешнем состоянии. Ее сердце, заключенное в стареющем теле, оставалось молодым.

«Как и мое, – подумала Мэри. – Мои суставы тоже болят, и я больше не могу нагибаться и носить тяжести».

Мария стояла на фоне ярко-красной и золотой осенней листвы и густо-синего неба над ними. Внезапно Сетон вспомнила, что видела это раньше… Но где?

– Эти цвета очень идут вам, – сказала она. – Яркие тона, такие же, какими пользовался Клуэ, когда писал ваш портрет.

Да, вот когда это было.

– Клуэ! – Мария негромко рассмеялась. – Это было давным-давно, в прошлой жизни. У тебя память настоящего ученого.

Она вздохнула и указала в сторону парка. Охотники почти скрылись из виду, но они все еще слышали лай гончих.

– Эти цвета гораздо более прекрасны, чем на любой картине. Давайте принесем скамью и посидим здесь.

Они устроились рядом на мягкой вышитой скамье. Обе были одеты в черное, и лучи послеполуденного солнца быстро согрели их.

Профиль Марии по-прежнему оставался четким и радовал взор; с годами он мало изменился. Мэри помнила его со вздернутым детским носиком еще до того, как он сформировался; она видела, как он гордо расцвел во Франции, стал более зрелым и строгим в Шотландии и наконец почти исчез под вуалями и широкополыми шляпами во времена изгнания. Но сегодня он был виден целиком, все еще красивый и обласканный солнцем.

«Я верю, что любой мужчина еще может полюбить ее, – подумала она. – Если бы только нашелся достойный… Но она больше никогда и никого не полюбит».

– Помнишь дубы вокруг Шамбора? – спросила Мария. – И как мы собирали листья в это время года и искали самые большие желуди, чтобы делать чашки для кукол?

– Да, когда мир был юным… Я никогда этого не забуду.

– Хотелось бы сейчас оказаться там.

– Вам бы хотелось, чтобы мы не уезжали из Франции?

– Нет, не это. Но я хотела бы, чтобы нам позволили вернуться. Когда-нибудь я все равно вернусь туда.

Как странно, что Мария так уверенно говорит об этом.

– Откуда вы знаете?

– Потому что такова моя воля. Я потребовала, чтобы меня похоронили в Реймсе, рядом с матерью и дядей, но боюсь, сама я не буду знать об этом путешествии.

– Не говорите так! – воскликнула Мэри Сетон.

– И ты будешь там, чтобы принять меня, – продолжала Мария.

– Что вы имеете в виду? – встревоженно спросила Сетон.

– Моя дорогая, я хочу сказать, что отошлю тебя во Францию еще до наступления зимы.

– Нет! Нет! Я не покину вас!

Мария повернулась и посмотрела на нее. В уголках ее губ появились морщины, а в их глубине таилась такая печаль, что Мэри поняла смысл выражения «душа смотрит на мир нашими глазами».

– Я твоя королева, не так ли? – спросила Мария. – Если я прикажу, ты уедешь.

Сетон бросилась на колени и обхватила ноги Марии:

– Тогда не приказывайте! Не отсылайте меня прочь!

Мария погладила ее по плечу. Ткань платья нагрелась от солнца.

– Я хочу, чтобы ты отправилась в аббатство Сен-Пьер. Моя старая тетя Рене по-прежнему там аббатиса, и она примет тебя. Ах, Мэри, ты почти так же больна, как и я. Я должна освободить тебя от этого бремени. Ты даже больше не можешь расчесывать мне волосы. Скоро все узнают, что они седые.

– Если вы можете оставаться здесь, то и я могу, – сказала Мэри Сетон. – Как я смогу уехать туда, куда вы так давно хотели попасть, и оставить вас здесь?

– Потому что тогда это будет почти так же, как если бы я сама оказалась там. И еще, Мэри… я не останусь здесь. Меня переводят в замок Татбери, и я не могу допустить, чтобы ты тоже отправилась туда. Моя совесть противится этому. Только подумай – вернуться во Францию, увидеть наших старых друзей и родственников, твоего дорогого брата… Ах, он ведь тоже пострадал!

– Да, лорд Сетон, раненый и попавший в плен после битвы при Лэнгсайде, отправился в ссылку во Францию, где так обнищал, что ему приходилось служить кучером.

– Неужели ты не хочешь встретиться с ним?

– Не так сильно, как остаться с вами.

– Это не твой выбор. Я велю тебе ехать, и ты уедешь до наступления холодов, пока не прекратилось морское сообщение.

Она взяла лицо Мэри в ладони и нежно погладила ее по щекам:

– Мы всегда были очень близки. Ты всю жизнь верно служила мне, даже наши матери были подругами – твоя мать вернулась из Франции вместе с моей, две француженки, вышедшие замуж за шотландцев. Теперь ты должна вернуть мое сердце во Францию. Когда ты уедешь, я буду чувствовать, что уехала вместе с тобой.

Мэри Сетон молча заплакала; слезы оставляли длинные дорожки на ее щеках.

– Пожалуйста, не плачь, – попросила Мария. – Я этого не вынесу. До сих пор вся моя жизнь состояла из разлук и прощаний, но сегодня я впервые делаю это по собственному выбору. Когда ты будешь там, под надежной защитой, среди близких и любимых людей, ты поблагодаришь меня. А у меня будет что-то, чем я смогу гордиться. – Она вздохнула. – Ты знаешь, что теперь они пытаются помешать мне даже раздавать милостыню? Но это не имеет значения. Мой доход настолько уменьшился, что у меня почти не осталось денег на подаяние. Франция стала совсем другой. «И восстал новый царь над Египтом, который не знал Иосифа» [259] . Все влиятельные люди, которых мы знали, уже умерли, и власть находится у тех, кто были детьми, когда мы уезжали из Франции. Маленький Анри стал королем! Другой маленький Анри теперь герцог Гиз. Они не помнят меня, а я их. Мое посольство там превратилось в кучку изгнанников, и не осталось никого, кто мог бы управлять моими хозяйственными делами. Боюсь, именно поэтому с нами так плохо обращаются. Кроме того, мои притязания во Франции кажутся странными; прошло уже более двадцати лет после моего отъезда.

259

Исх. 1, 8 (примеч. пер.).