Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
— Можно ли рассчитывать на перелом в ближайшее время?
— Не думаю… От Арденн до Ламанша не так далеко. Дело пахнет новым Дюнкерком.
— Сидя в Берлине, американцы должны будут заняться и этой проблемой. — Собеседник Черчилля говорит нерешительно.
— Несомненно. И я прощу им много грехов, если они убедят немцев приостановить наступление. Но рассчитывать только на это я не могу. Если положение в Арденнах не улучшится, я напишу письмо Сталину.
Черчилль исподлобья наблюдает реакцию собеседника на свои слова.
Забыв приличие, Роджерс порывисто вскакивает и,
— Сталину?!
— Да. Придется взывать о помощи.
— Вы хотите вызвать русское наступление? — Роджерс взволнован, обычная корректная сдержанность покинула его. — Русские стоят на пороге Германии! Вы хотите, чтобы они ворвались в Германию раньше, чем мы?!
Черчилль поднял пухлую старческую руку и успокоительно помахал ею в воздухе.
— Друг мой! Начать наступление на Германию и ворваться в Германию совсем не одно и то же. Взгляните… — Он кряхтя подымается и подходит к большой карте, висящей на стене. — Вот оборонительные рубежи немцев между Вислой и Одером. Пятьсот километров в глубину. Семь рубежей, и каждый из них необходимо штурмовать. Это не выдержит никакая армия, даже русская.
— После Сталинграда я ни во что не верю!..
— Другого выхода у нас нет. — Старческое брюзгливое недовольство все больше проступает на лице Черчилля. — Если русские нам не помогут — новый Дюнкерк неизбежен. Но я рассчитываю, что они завязнут! Очень рассчитываю… Во всяком случае русское наступление заставит немцев перебросить свои войска с Западного фронта на Восток… И тогда мы начнем…
— И все-таки я не стал бы писать Сталину, — упорствует Роджерс.
— Если положение улучшится, — не напишу…
Торопливое отступление английских и американских войск в Арденнах продолжалось.
На дорогах валялись брошенные орудия. В придорожных кюветах лежали опрокинутые машины. Потупив головы, двигались длинные колонны пленных англичан и американцев. Бои шли беспрестанно.
В штабе Эйзенхауэра полная растерянность.
— У вас вдвое больше дивизий, чем у немцев, — кричит в телефонную трубку Эйзенхауэр слушающему его на другом конце провода Монтгомери. — Это позор!
Но Монтгомери уже нельзя убедить. Страх овладел всем его существом.
— Выручать американцев не собираюсь. Ну их к дьяволу! — вопит он в ответ. — Пусть бегут!
Бредли еще более растерян. Он решительно не знает, что ответить своему главнокомандующему…
— Я не могу удержать бегущих. Не могу…
Его перебивает истерический голос Монтгомери:
— Передайте этому ослу Бредли, что я приказал своим войскам отступать!.. Отступать!
Стремительно несутся штабные машины. На них впрыгивают удирающие английские офицеры.
Шестого января Уинстон Черчилль обратился к Иосифу Виссарионовичу Сталину со следующим посланием:
«На Западе идут очень тяжелые бои… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы… Я никому не буду передавать этой весьма секретной информации, за исключением фельдмаршала Брука
и генерала Эйзенхауэра, причем лишь при условии сохранения ее в строжайшей тайне. Я считаю дело срочным… Черчилль».Товарищ Сталин в своем ответе Черчиллю писал: «…Учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту не позже второй половины января…»
Спасая англо-американские войска от разгрома, верное своему союзническому долгу, Советское Верховное Главнокомандование начало стягивать войска к берегам Вислы.
Лесные дороги, поваленные стволы деревьев, через которые переползают тяжелые танки.
По глубокому снегу движутся артиллерийские механизированные части, гвардейские минометы. Грохочут гусеницы самоходных орудий.
Идут советские войска. Кажется, не будет конца этому потоку.
Берлин. Свист летящей бомбы и сразу же оглушительный грохот разрыва.
Красное от пожаров ночное небо. Угрюмые громады разрушенных домов. Мгновенно вырванные из мрака зияющие раны улиц. И снова нарастающий визг, грохот, вспышки. Щупальцы прожекторов натыкаются на крылья огромных машин, проносящихся над Берлином.
Отбой. Отовсюду начинают появляться люди — растерянные, с блуждающими глазами, наспех одетые.
Отупевшие от бессонницы, они оглядываются с робкой злобой. Люди вылезают из каких-то тротуарных щелей, из подворотен, из подвалов и выстраиваются, несмотря на ночь, в очередь возле хлебной лавки.
В очереди много женщин, но есть и мужчины. Почти каждый из них с каким-нибудь увечьем. В самом хвосте очереди стоит пара — он без ноги, с изуродованной правой половиной лица, она — маленькая, невероятно худая, в черной шали, накрест повязанной на груди.
— Скорей бы все кончилось, — тихо говорит женщина.
— Потише! Ты! — Мужчина пугливо озирается.
Женщина смотрит на него. Ее нервы уже никуда не годятся, но она пытается сдержаться.
— Чего ты еще боишься? Пусть меня убьют сразу! Или пусть поставят эту шлюху, любовницу фюрера, на мое…
Мужчина хватает ее за голову, зажимает рот. Стоящие около них люди отодвигаются, но молчат. Остальные не обращают внимания. Слишком велика усталость. Такие ли картины приходилось видеть берлинцам!
Просторный кабинет. За письменным столом, украшенным бюстом Наполеона, — Черчилль, напротив него Роджерс.
— Я получил ответ от Сталина, — говорит Черчилль, вынимая из папки письмо и передавая его Роджерсу.
Роджерс углубляется в чтение.
Черчилль поднимается с кресла, делает несколько маленьких шагов по кабинету и, подойдя к Роджерсу со спины, тычет пальцем в письмо.
— Они должны завязнуть. Должны!
— Меня вам не трудно убедить, сэр…
Черчилль берет у него письмо, кладет обратно в папку и медленно произносит: