Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
— Не позже второй половины января…
— А что вы ответили Сталину?
— Я ответил: «Весьма благодарен Вам за Ваше волнующее послание, я переслал его генералу Эйзенхауэру только для его личного сведения. Да сопутствует Вашему благородному предприятию полная удача!» Я убежден, что русские завязнут!
Черчилль неторопливо снимает очки и идет в глубь кабинета.
— Мы увидим это не позже второй половины января, сэр, — бесстрастно замечает Роджерс.
Черчилль подходит к Роджерсу:
— Кстати, я хотел бы, чтоб американцам в Берлине стал известен
В это утро в Берлине на аэродроме Темпельгоф приземлился прибывший из Цюриха самолет. В нем два пассажира с португальскими паспортами. На аэродроме их встретил начальник германской заграничной разведки группенфюрер «СС» Вальтер Шелленберг.
Свежевыбритое лицо Шелленберга сияет улыбкой.
Первым появляется Хейвуд. Следом за ним идет Гарви. Ироническая улыбка блуждает на его бесцветном лице.
Они спускаются по лесенке навстречу почтительно кланяющемуся Шелленбергу.
— Я бесконечно рад приветствовать вас в сердце Германии, господин сенатор, — торжественно говорит Шелленберг. — Ваш приезд в Берлин мы расцениваем как величайшую дату в истории человечества.
— Меня мало интересует человечество, — хмуро обрывает Хейвуд.
— Это знаменательный день для Германии, — не сдается Шелленберг.
— Меня очень мало интересует Германия.
Шелленберг несколько теряется.
— Великая цель вашей миссии…
— Вот о моей миссии мы поговорим потом! Пока вам следует только запомнить, что она совершенно секретна.
— О, конечно, конечно…
Хейвуд недовольно оглядывается на вытянувшиеся около самолета фигуры людей в штатском.
— А это что за люди?
— А это не люди, — отвечает Шелленберг и жестом приглашает Хейвуда последовать за ним к стоящей неподалеку машине — огромному черному «Майбаху», за рулем которого сидит женщина.
Шелленберг открывает дверцу, и Хейвуд тяжело опускается на заднее сиденье. Гарви усаживается рядом с шофером. Захлопываются дверцы, машина трогается.
Автомобиль мчится с бешеной скоростью. Над рулем бледное лицо Марты Ширке с вечно дымящейся сигаретой в углу рта. За зеркальными стеклами «Майбаха» мелькают разрушенные бомбежками предместья Берлина. Машина мчится мимо развалин, пустырей, разбитых труб фабричных строений, разорванного бетона, скрюченных остовов железных конструкций.
Дождь. Слякоть.
Мимо машины проносятся пустые витрины магазинов, очереди. Очереди возле каждой маленькой лавки.
«Майбах» мчится по центральной улице Берлина, но и здесь — зияющие воронки и разбитые громады домов.
— Чорт знает что! — сенатор ежится. — Чорт знает, что сделали из города!..
Марта прибавляет скорость. Рокот мотора переходит в рев. Брови Гарви приподнимаются:
— И часто вы ездите с такой скоростью по этим развалинам?
Марта кивает:
— Всегда…
Шелленберг наклоняется к Гарви и успокаивающе говорит:
— Можете быть вполне спокойны. Марте поручено не только
возить вас. Она отвечает за вашу безопасность. Можете доверять ей… но, конечно, не слишком…— Что вы скажете на это? — спрашивает Гарви Марту.
— Говорить не входит в мои обязанности. — Она не отрывает взгляда от убегающей ленты шоссе.
— Марта неразговорчива, — улыбается Шелленберг. — Но вы ее оцените. Марта, я еще раз поручаю вам этих португальских джентльменов. Они должны чувствовать себя хорошо.
— На каком языке предпочитают объясняться португальские джентльмены? — спрашивает Марта, не поворачивая головы.
— На английском, конечно. Глупый вопрос! — надменно произносит сенатор.
Уголки губ Марты вздрагивают, она прибавляет скорость. Гарви невольно цепляется рукой за дверцу машины.
Большой Берлин. Тихие улички Ванзее. Спокойное голубое озеро. Решетчатые ограды, за которыми видны подстриженные кусты букса. Белые, желтые, светлосиние виллы, прячущиеся в тени старых деревьев.
Ванзее — прибежище богатых людей. С 1933 года — излюбленное место отдыха нацистских бонз гитлеровской империи. Здесь царствует порядок и чистота. Следов бомбежек не видно. Мерно шагает полицейский патруль. Редкие прохожие выглядят сытыми и спокойными.
«Майбах» тормозит у решетчатых ворот, украшенных золотой лирой. Ворота медленно открываются, «Майбах» проезжает по усыпанной гравием дорожке и останавливается у сводчатых дверей виллы.
Два гестаповца подбегают к «Майбаху», открывают дверцы.
Приехавшие вылезают из машины, входят в дом и неторопливо поднимаются по покрытой толстым ковром широкой лестнице.
Маленькая гостиная обставлена с большой претензией на уют, но несмотря на это производит мрачное впечатление. Не помогают и ковры, лежащие на полу. Аляповатые картины на стенах выдают дурной вкус декоратора.
— Уютный домик, — недовольно бурчит сенатор. — Даже решетки на окнах.
— Мы сделали все, — почтительно улыбается Шелленберг, — чтобы вы чувствовали себя как дома.
— Не беспокойтесь, мы всюду чувствуем себя как дома.
Даже Вальтер Шелленберг, привыкший ко многому и не считающий зазорным согнуть лишний раз спину, оскорблен. По лицу его пробегает судорожная гримаса.
— Было время, дорогой сенатор, когда и мы себя так чувствовали… Простите.
Коротко поклонившись, он отходит к окну. Гарви пользуется этим случаем, чтобы наклониться к уху сенатора:
— Полегче, сенатор! Вы разговариваете так, как будто Германия уже упакована и ее осталось только перевязать.
— Чепуха! Чем раньше начнут привыкать, тем лучше.
Сенатор начал снимать пальто, но его остановил сигнал воздушной тревоги.
— Что это?
Подбежал Шелленберг. На лице его снова играет любезнейшая улыбка:
— Это воздушная тревога. Вероятно, американская авиация. В это время обычно бомбят американцы.
— Американцы? Очень странно… — Сенатор оборачивается и подозрительно оглядывает всех, в особенности неожиданно появившуюся в комнате Марту Ширке.