Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 3
Шрифт:
Контрабанда каких-то местных реликвий, которые время от времени катал Хиератта по темным дорогам Дикого Мира, составляли лишь скромную каплю того ажиотажа, который налаженным потоком уходил далеко за пределы земель «эльфов», как называли местное коренное население, едва видимое при свете луны и практически не видимое при свете дня. Сам Хиератта воспринимал такой дополнительный кусок хлеба как скромное вознаграждение за весь риск, с которым приходилось жить в этом самом странном из миров. Он давно перестал рефлексировать на тему, какими человеческими качествами должны обладать люди, обирающие мир, стоящий по последней грани. Как говорили, всего один нож из эльфийской стали с надписью на рунах во Внеземелье мог обеспечить безбедное существование до конца жизни. Одна книга на языке эльфов была способна вызвать смертельную вражду между частными коллекциями и библиотеками миров. Эльфийская сталь, обладая свойством светиться в темноте, могла даже на какое-то время передавать то же свойство другим металлам, но не всем. Она словно заряжала
При этом вопрос как можно быть специалистом по тому, о чем не имеешь представления, как будто смущал немногих. Истерия первооткрываний и энтузиазм в столкновении с новым решительной рукой отстраняли здравый смысл, оставляя его на потом. Когорты институтов льстили себе тем, что знали о предмете больше всех, они красиво стояли на фоне заката чуждой культуры, однако то, что они знали, зачастую оказывалось на деле еще одним ожиданием человека там, где ждать было нечего. Выглядело так, словно непонятная культура, умирая, оставляла для чужих глаз ровно столько, сколько считала нужным. И тех, кто действительно что-то понимал, это ставило на грань отчаянья. Человеческим поведением играли.
Именно тогда впервые прозвучал тот странный и неприятный оборот: «Коробка Скиннера». Казалось бы, время остановиться, сделать паузу и бросить взгляд по сторонам. Но человека уже несло.
Вообще, философский аспект проблемы не относился к категории практических приложений казуса, и кое-кто просто умывал руки. Я не позволял себе снисходительно улыбаться про себя лишь по одной причине: это могло плохо кончиться. Всем казалось, главное – чтоб было на что опереться. Это бодрое восприятие сюрреалистичной инопланетной реальности не диктовалось оптимизмом: на него не оставалось времени. Торопились все. Однако длилось оно так долго, что оптимизм стал практически признаком хорошего тона. Между тем отклонения от «нормы» тоже существовали, и их слышали даже за руинами неясных представлений. Поскольку опираться по большей части предлагалось на иллюзии, то и результаты на выходе могли быть совсем не те, к которым были готовы. Вот тогда впервые кто-то произнес другую, трезвую, крайне уместную фразу, способную остановить даже пахицефалозаврида: «Удивительно, что мы вообще понимаем друг друга». Это в самом деле было удивительным, тем более, что, как бесстыдно констатировали факты, заслуги человека в том не было никакой.
То есть выходило, что тот воображаемый диалог, который, как предполагалось, должен был идти на равных, на деле велся исключительно в силу неких смутных мотивов иной стороны и только на ее языке. Конечно, кое-кому это здорово не понравилось. Наиболее предусмотрительные старались соблюдать предельную осторожность, и для этого были основания.
Ходили слухи о неких тайных массовых захоронениях, которые оккупационные части Животновода оставляли с тем, чтобы скрыть реальное число потерь. Потери были жуткими – они были такими, что трупами забивали колодцы и шахты, отвесными туннелями уходившие на самое дно преисподней, и потом бульдозерами устраивали там места озеленений и запруды. Реальных фактов ни у кого не было, но все знали одну вещь: Животновод шел к цели любой ценой. Еще говорили о стенах и городах, которые будто бы вырастали сами собой. Стены пропадали, оставляя после себя кости людей, а мертвые пустые города шагали, неслышно подбираясь к жилым поселениям. В это тоже верили, тем более, что заросших лесами пустых поселений теперь было много и никто не мог сказать, что те делали, оставшись без присмотра. Однако конторы старателей это не останавливало.
И после официального завершения военных действий ставки не только не упали, как можно было ожидать. Напротив, они шли вверх все время, желающих получить в собственность хоть что-то, хоть какой-то осколок иного мира, неважно, какой, оказалось столько, что полулегальные и откровенно уголовные лавки грузоперевозок не справлялись. Продавали даже кирпичи, будто бы подпиравшие сторожевые башни Главных Стен. Хиератта не поверил, пока не увидел сам. Толпы желающих сдерживали только военизированные части на границах Периферии. И пока международное сообщество озадаченно решало, какие из нормативных актов в создавшихся условиях выглядели бы разумнее всего, самые предприимчивые рисковали последним, чтобы найти себя в новом деле. Понятно, что при такой конъюнктуре зашевелились даже те, кто путал Морию с Мордором. Конечно, подделки случались тоже, но на них покупались разве только самые бестолковые из перекупщиков, к тому же, возить мусор на дальние расстояния было приключением слишком дорогим. Спрос оправдывал все.
Мир рушился.
Он не стоял на месте. Он спешил, работал и зарабатывал. На неизведанных трассах дальнобоя больше не работали профессора и больше не работали сотрудники научных центров, не уходили к горизонтам непознанного лингвисты и не исчезали в лесах естествоиспытатели. Мордор все также наводняли специалисты по культуре, о которой не имели представления, и все также были прибыльными грузы, которые вывозились за пределы мира, упорно называемого «Властелином Колец». Но мир, еще вчера сводивший с ума обещанием непознанного, оказался непознаваемым в принципе. Он смеялся, как призрак покойника, привыкший всегда смеяться последним.И самые умные это поняли.
Черный Лес, как называли эту часть предгорий Дикого Мира, назывался так из-за его подземных вод. В силу какой-то аномалии, выбираясь наружу, они настолько поглощали свет, что ничего не отражали. О них ходили нехорошие слухи, но на поверку ни один из них не имел ничего общего с реальностью. Лежавшие много дальше Дырявые Горы целиком стояли на такой паутине подземных каналов. Вот туда не решался спускаться никто.
Планируя ночлег, Хиератта выбрал расщелину с какой-то мелкой нудной запрудой на дне, из которой торчали шапки кустов. Ручей лениво двигался, шевеля космами на дне и расходясь кругами на поверхности. Хиератте так понравился этот живописный натюрморт, что он решил вообще застрять здесь до следующего полнолуния.
Купание в горной реке предполагало, что прежде чем перейти к собственно погружению в быстрые и непредсказуемые стремнины, следовало найти, за что-то зацепиться. Потом следовало убедиться, что то, за что ты держишься, действительно надежно сидит в грунте и тебя не смоет вместе с ним и со всем остальным. Хиератта так устал от всего этого, что подвернувшаяся милая картинка со скромным притихшим ручьем и маленькой запрудой оказалась весьма кстати.
Заросший елками отвесный берег по другую сторону расщелины выглядел неприступным, обрывистый берег по эту сторону кончался сочной полянкой, как раз пригодной, чтобы без труда развернуть технику. В глухом лесу кто-то далеко ухал, рядом с деловым видом натужно жужжали шмели и пчелы, перемещаясь с одного цветка на другой, словно дело не шло к глубокому вечеру. На поверхности воды временами что-то плескалось. Первобытный нетронутый мир не изменился. Он не притих, напряженно выжидая, не подсовывал ловушки вроде спрятанных в траве топей и деревьев, и это было необычно. Конечно, Хиератта слышал это поверье насчет местных тихих прудов, в которых водится бог знает что и что в воде нельзя плескать руки, чтобы не разбудить неприятности. Неприятностей хватало всем, поэтому поверье соблюдали да же, кто не верил ни во что. Грамотные люди в качестве возможных объяснений добавляли сюда логически обоснованные, подкрепленные последними данными науки дополнения насчет какого-то газа с метаном и другим вздором, делая фольклор лишенным перца, многие придерживались того же мнения, что есть вещи, от которых умников следует держать как можно дальше. Встав на краю обрыва и сделав глубокий вдох, Хиератта закрыл глаза и привычно провалился в темную яму медитации. В нескольких метрах под ним вода выглядела черным зеркалом, в котором отражалось небо. Перед глазами еще стояло это темное зеркало, потом его стало много. Так много, что он открыла глаза, чтобы не уснуть. Прямо над головой висело какое-то невзрачное созвездие, расположение звезд обещало горячий день. Ничего себе, подумал он, и сделал глубокий вдох, окончательно покидая состояние транса. Вот за что он любил лес и всё, что с ним связано. Выглядело так, словно кто-то вычеркнул из дня вечер. Дальше по программе предполагалась продолжительная разминка основных групп мышц с растяжкой и стоянием на руках, после чего ждала самая приятная часть.
Смыв настоянный пот водой из ручья, он посвятил себя приготовлению праздничного стола. Это был ритуал, несущий особое послание уходящему дню. Он не знал, в чем состояло это послание, но им обоим было хорошо.
Закончив ужин и вымыв посуду, Хиератта захватил из кабины полотенце и снова спустился к воде.
Он смотрел на поверхность пруда, где расходились круги и лежали обрывки тумана, и думал, чем достать рыбу, не прибегая к монотонному сидению с традиционной удочкой и комарами. Предупреждение соблюдать при чистке зубов осторожность добавляло местному фольклору элемент урбанизма: воду лучше было не беспокоить, как говорили, плескание зубной щеткой могло иметь жуткие последствия. В чем могла состоять жуткость таких последствий, мнения расходились. Как всегда, истории под ночной костер сводились к покойникам.
Закончив процесс грамотной, по науке, чистки зубов с использованием как вертикальных движений с внешней и внутренней части поверхности зубов, так и продольных операций, а также собственно граней, подверженных наибольшей нагрузке, он тщательно, в несколько приемов прополоскал рот и ополоснул руки. Он бы уделил внимание и зубной нити тоже, однако не сегодня, было уже слишком поздно. Наверное, в пределах всего мира Властелина Колец и еще дальше он был единственный, кто пользовался зубной нитью и пластинками, подаренными дантистом.