Избранные произведения в 2-х томах. Том 2

— А сюда я пришёл, чтобы иметь право написать в графе «соцположение» слово «рабочий» и получить стаж. Скрывать ничего не собираюсь! Ясно тебе? Откровенность — лучшая политика.

— Ну что ж, Феропонт, отношения, как мне кажется, у нас выяснены, — проговорил Лука. — Значит, всё-таки год ты у нас поработаешь?

— Примерно.

— Ну и отлично, Феропонт.

— Что-то ты частенько моё имя вспоминаешь? Не бойся, не забудешь, такие имена не забываются.

— И это верно. Феропонт — хорошее имя.

— Хорошее или плохое, какая разница? Нестандартное, вот что важно. В наше время унылого однообразия жизни, домов, одежды, мыслей ярким и заметным может быть только оригинальное.

— Между прочим, так было и прежде.

Юноша помолчал, не спеша погладил ладонью свою тонкую, шелковистую бородку, будто подоил её, явно стараясь обратить внимание на свою особу, но Лука невозмутимо раскладывал заготовки.

— Ну, хорошо, — наконец проговорил он, — попробуем всё-таки сделать из тебя токаря.

— Ага, значит в воздухе уже появилась соблазнительная идея перевоспитания? Почему это мы любим всех перевоспитывать?

— А зачем тебя перевоспитывать? Меня лично ты вполне устраиваешь. Теоретический курс прошёл? Технику безопасности, чтение чертежей и всякую всячину?

— Восемьдесят часов. Оценки удовлетворительные.

— Значит, не очень переутомлялся. Сейчас я начну работать, а ты садись на эту табуретку и смотри. Просто сиди и смотри. Привыкай к станку, ко мне. Обживайся на новом месте…

— А потом во мне проснётся рабочий энтузиазм, и я стану с удвоенной энергией выполнять норму?

— Нет, этого я не думаю. Если захочешь спросить что-нибудь, — спрашивай.

— Спасибо за разрешение.

— Пожалуйста. Считай, что мы познакомились, и первая смена твоя на авиазаводе началась. Ты один новенький?

— Нет, в сорок первый цех нас десять человек направили.

Лихобор оглянулся: действительно, в цехе появились незнакомые лица, некоторые тоже с бородами, но такой мочалки, как у Феропонта, не было ни у кого. Лука имел все основания гордиться. Он подумал об этом и невольно усмехнулся.

— Что это вас развеселило, товарищ наставник? — сразу отреагировал Феропонт. — Бьюсь об заклад, подумали о моей бороде.

— О твоей бороде ещё придётся подумать, но позже. А улыбнулся я не от этого. Просто ты в общем-то неплохой парень. Ты мне даже нравишься.

— Видит бог, я не очень старался.

— Может, даже наоборот.

— Вполне возможно, — подтвердил Феропонт. Он шёл сюда уверенный в своём превосходстве: в культуре, образовании, интеллекте, а получилось всё как-то вкривь да вкось, совсем не так, как хотелось. Конечно, Феропонт и читал больше, и кругозор его шире, чем у этого токаря. Одно слово — токарь. Чего с него спросишь! Но показать свои знания как-то не представилось возможным. Поэтому' складывалось впечатление, будто бы Лихобор во сто крат умнее его, Феропонта. Ну, ничего, долго это не протянется, подлинная культура, хочешь ты того или нет, даст о себе знать, её не спрячешь…

А Лука тем временем работал в полную силу, совсем забыв о своём ученике. Или это только казалось, потому что взгляд внимательных, чуть-чуть нагловатых, прищуренных глаз Феропонта чувствовался всё время, и от этого движения токаря делались чеканно точными, словно заимствованными из какого-то неведомого балета. Лука взглянул на своего ученика и улыбнулся. Контраст между светлыми волосами и тёмными глазами и бровями придавал его лицу привлекательную оригинальность.

— Снова улыбаешься? Можно узнать о причине?

— Их много. А главное — от сознания полного порядка в жизни. Знаешь, есть белорусская песня: «Чего ж мне не петь, чего ж не гудеть, когда в моей жизни порядок идеть?»

Сказал и соврал. Нет порядка в твоей жизни, Лука. В твоё отсутствие приходит Оксана, сидит в твоей комнате, может, час, а может, минуту и уходит…

— Значит, в твоей жизни полный порядок?

— Я уже довёл до твоего сведения — полный. Если хочешь, можешь побродить по цеху, оглядеться. Для более широкой информации…

— Пусть цех идёт ко мне знакомиться, если имеет охоту.

Лука засмеялся и снова склонился над станком.

— Пойдём, покажу столовую, — сказал он, когда настал обеденный перерыв.

— Можно там что-нибудь пожевать без риска для жизни? Я на всякий случай захватил с собой бутерброды.

— Конечно, можно обойтись и бутербродами. Но в столовой лучше.

— Пойдём, — решительно заявил Феропонт.

Луке Лихобору захотелось, чтобы в столовой сегодня было что-то особенно вкусное и вообще было бы как никогда весело, светло, чисто. Столовая сорок первого цеха ничем не отличалась от тысяч других таких же стандартных заводских столовых. Возьми пластмассовый поднос, ставь его на блестящие рейки и двигай вдоль ряда салатов, заливных рыб и тарелочек с кружочками нарезанных колбас; бери что хочешь, пока не доедешь до тарелок с супом и борщом. А дальше — шницели, котлеты, рисовые бабки и, наконец, кисель и компот. Ничего особенного, но всё чисто и вкусно. Почему раньше Лука не обращал внимания на столовую? Неужели хочется, чтобы цех понравился этому бородатому стиляге? Ты что, может, и вправду хочешь сделать из него настоящего рабочего? Он же, рисуясь своей откровенностью, прямо тебе сказал, зачем пришёл на авиазавод, ничего не утаил.

— Ну, как обед?

— Тебе очень хочется, чтобы мне понравился? Обед стандартный, не хуже, но и не лучше, чем в других столовых. Теперь всё на свете одинаково. Скоро манную кашу от шашлыка не отличишь. Мамин бутерброд, конечно, вкуснее.

Он подождал минуту, надеясь услышать мораль на тему «маменькиных сынков», но Лихобор промолчал.

— Пойду-ка съем его, — сказал Феропонт. — Признаюсь, люблю поесть.

— Приятного аппетита.

В комнате партбюро Лука застал Горегляда. Мастер посмотрел на токаря с опаской, но настроение у Луки было мирное.

— Он что, сошёл со страниц журнала «Перец»? — спросил Лука.

— Не понравился?

— Ничего сказать не могу. Пока не знаю… Молод ещё очень, зелёный совсем, занозистый.

— Ну вот и воспитай из него рабочего. — Горегляд провёл указательным пальцем по своим подстриженном усикам. — Отец его — большой человек, генерал.

— Отчего же сын не пошёл по военной линии?

— Я тоже спросил его об этом. Говорит, ненавижу приказы. Дома сыт ими по горло. Понимаешь, Лука, этот мальчишка сейчас как глина, из него что хочешь можно вылепить…

— Не выйдет из него рабочего. Никогда!

— Может, да, а может, и нет. Это, между прочим, и от тебя зависит. Я тебе самого трудного паренька выбрал…

— Как говорят, спасибо за доверие, — в сердцах сказал Лука. — Хлебну я с ним сладкого до слёз.

— Вот это я тебе обещаю! Можешь не сомневаться.

Они разошлись, до крайности недовольные друг другом. Мало в жизни Луки Лихобора забот и неприятностей, так ещё новую мороку ему подсунули. Подожди, подожди, какие же у тебя особые заботы? Отец? Так это вечное и непоправимое горе, как неизлечимая рана: вроде и не очень болит, а покою не даёт. Оксана? Горе или, может, только кажется таким? И это всё? Пожалуй, маловато для того, чтобы считать себя несчастным человеком.