Избранные произведения в 2 томах. Том 1. Саламандра
Шрифт:
— Назад! Назад! Контрпар! Задний ход! Задний ход!… Беда!!
Плотная толпа напирает на хрупкую ограду, раздается треск сломанного дерева… Испуганные глаза инстинктивно смотрят вправо, куда бегут служители станции: там бесцельно и яростно размахивают фонарями в надежде остановить поезд, что полным ходом врывается с противоположной стороны на путь, занятый пассажирским из Бжеска. Шквал свистков, завывание гудков, отчаянные крики людей. Напрасно. Нежданный локомотив мчится на бешеной скорости, огромные зеленые глаза машины разгоняют темень призрачным светом, мощные поршни работают с фанатической одержимостью…
Набухший безграничной паникой, вырывается жуткий тысячеголосый крик:
— Безумный
Гигантская серая масса проносится над лежащими телами, пепельная, мглистая масса с пролетами сквозных окон — из открытых проемов дьявольский вихрь сквозняка, бешено, неистово треплющего жалюзи; мелькают призрачные лица призрачных пассажиров…
И происходит странное. Обезумевший хищный поезд… не сокрушает настигнутого сотоварища, проходит сквозь него, подобно туману; на мгновение видно, как проникают друг друга два состава, бесшумно просачиваются вагоны, в парадоксальном осмосе сливаются шестеренки и колеса — еще секунда, и пришелец, с молниеносным неистовством навылет пронзив материально-металлический организм стоящего поезда, сгинул, растаял вдали. Все стихло…
У станции по-прежнему стоит пассажирский из Бжеска. Беспредельная тишина. Лишь издали, с лугов, слышится приглушенный стрекот кузнечиков, да вверху по проводам бежит ворчливая болтовня телеграфа…
Люди на перроне, служащие, начальник, очнувшись, протирают глаза, сосредоточенно смотрят на Бжеский, по-прежнему тихий, молчаливый. Только лампы внутри горят ровным, спокойным светом, только в открытых окнах ветерок легонько играет занавесками…
В вагонах гробовая тишина; никто не выходит, никто не выглядывает. В окнах видны пассажиры: мужчины, женщины и дети; все целы, не ранены — никто не получил даже царапины. Но выглядят они странно…
Все стоят, обернувшись за призрачным поездом; таинственная сила сковала людей и держит их в молчаливом оцепенении; могучий ток пронзил это собрание душ и поляризовал на один лад: руки воздеты к неведомой, верно, далекой цели, тела подались вперед, порываясь в ошеломительную даль, в мглистый таинственный край, а глаза, остекленелые в неистовом ужасе и… восторге, устремлены в бесконечность…
Молчание, ни один мускул не дрогнет в их лицах, глаза широко открыты.
Дивное дуновение коснулось этих людей — их уделом великое пробуждение: б е з у м и е…
Немного погодя раздались гулкие знакомые звуки — такие уютно-будничные: удары крепкие, четкие, будто сердце бьется в здоровой груди, — размеренные привычные звуки, что годами возвещали одно и то же.
Бим-бам… пауза, бим-бам… бим-бам…
Сигналы…
ТУПИК
Лишь в одном отделении третьего класса, в пятом от конца вагоне, оживленно; компания подобралась говорливая, бодрая, интересная. Общим вниманием завладел низенький горбатый человечек в форме путейца, видно, простой служащий, он что-то рассказывал, помогая себе очень пластичной и экспрессивной жестикуляцией. Слушатели не сводили с него глаз; кое-кто из сидевших далеко протиснулся поближе, чтобы лучше слышать; любопытные высунулись из-за стенки соседнего отделения.
Железнодорожник говорил. В блеклом свете лампы, вздрагивавшем на стыках рельсов, ритмично покачивалась его голова — большая, странной формы, в космах седых волос. Широкое лицо с неправильной линией носа то бледнело, то краснело от бурного прилива крови: неповторимое, неумолимо-жестокое лицо фанатика. Глаза, рассеянно скользившие по слушателям, горели упорной, годами взлелеянной одной-единственной мыслью. Мгновениями этот человек хорошел до красоты.
Казалось, горб исчезал, лицо преображалось, вдохновенные глаза метали сапфировое пламя, и тогда весь облик карлика дышал благородством, завораживал. Но, воодушевление гасло, чары рассеивались, и перед слушателями снова сидел обыкновенный человек в железнодорожной блузе — хоть и умелый рассказчик, но очень уж уродливый.Профессор Рышпанс, худой, высокий господин в светло-сером костюме, с моноклем в глазу, извиняясь на каждом шагу, пытался пробраться через отделение и вдруг задержался, внимательно вглядываясь в рассказчика. Возможно, что-то в речи путейца привлекло его внимание. Он остановился, оперся о железную консоль перегородки и прислушался.
— Уж поверьте, господа, — говорил путеец, — в последнее время, и в самом деле, участились загадочные случаи на железной дороге. Все это, как представляется, имеет некую цель, с неумолимой последовательностью ведет к своему предначертанию.
Он помолчал, выбил трубку и спросил:
— А про «вагон смеха», уважаемые господа, вам не доводилось слышать?
— И в самом деле, — вмешался профессор, — в прошлом году что-то мелькало в газетах, да я не придал значения, решил — обычные россказни, очередная журналистская штучка.
— Какое там, сударь! — пылко возразил железнодорожник, обратившись к новому слушателю. — Ничего себе штучка! Чистейшая правда, факт, подтвержденный многими очевидцами. Я сам разговаривал с людьми из этого вагона. Они после поездки проболели чуть не месяц. — Расскажите, пожалуйста, подробней, — раздался чей-то голос. — Интересная история!
— Да не просто интересная, а веселая, — уточнил карлик, встряхнув своей львиной гривой. — Так вот, история такова: год назад какой-то увеселительный вагон втерся в общество солидных и серьезных коллег и куролесил в дороге две с лишком недели на потеху и на горе людям. Потеха, правда, оказалась весьма сомнительного свойства, смахивала порой на издевательство: пассажир, попавший в этот вагон, сразу же приходил в превосходное настроение, вскорости сменявшееся буйным весельем. Словно вдохнув веселящего газа, люди принимались хохотать без всякого повода, в полном смысле слова за животики держались, слезами обливались; в конце концов смех доходил до страшного пароксизма: у пассажиров от дьявольской радости начинались конвульсии, они как безумные бросались на стенки, не переставая реготать, точно стадо животных, от хохота захлебывались пеной. На каждой станции приходилось выносить кое-кого из несчастных счастливцев, не то они просто умерли бы со смеху.
— Ну а как реагировало ваше начальство? — спросил, воспользовавшись паузой, инженер Знеславский, приземистый крепыш с энергичным профилем.
— Поначалу эти господа думали, все дело, мол, в психической эпидемии, и люди просто заражаются друг от друга. Только вот случаи веселья повторялись ежедневно да к тому же все в том вагоне, но тут одному из железнодорожных врачей пришла в голову гениальная идея. Уверенный, что вагон заражен бациллой смеха, которую он наспех окрестил bacillus ridiculentus или bacillus gelasticus primitivus, лекарь отдал распоряжение немедля дезинфицировать вагон.
— Ха-ха-ха! — расхохотался над ухом несравненного говоруна, профессионально задетый сосед, врач из В.
— Любопытно, какое же дезинфицирующее средство он применил — лизоль или карболку?
— Ошибаетесь, уважаемый господин, ни то, ни другое. Злополучный вагон облили с крыши до полу специально ad hoc изобретенным препаратом, упомянутый доктор окрестил свое изобретение lacrima tristis, то есть «слеза печали».
— Хи-хи-хи! — заливалась в углу дама. — Какой вы шутник! Хи-хи-хи! Слезка печали.