Избранные произведения в двух томах (том первый)
Шрифт:
Интересуюсь, нет ли чего-нибудь за окантовкой, на обороте.
– Бабушка говорит, что нет,- отвечает Наташа Комова.- Но она давно не смотрела. Надо расколупать…
Повезли литографию «колупать» в Музей Пушкина.
Надписей нет.
Не менее интересен альбом, из которого вынута литография: стихи Пушкина, Веневитинова, Ростопчиной, Бенедиктова, французских поэтов: Ламартина, Гюго, Барбье…
Списано чьей-то неизвестной рукою из книг. Но больше всего в этом альбоме Лермонтова. Есть рисунок с подписью Шан-Гирея, троюродного брата поэта, того самого, которого в 1838 году Лермонтов «таскает» за собою, по словам матери Верещагиной. На рисунке проставлен год: «1838». Кстати, и портрет Верещагиной тоже 1838 года. Видимо, этого времени и альбом.
Чей?
А… (подпись неясная)
А Строчкой ниже – очень размашисто:
Очень нужно. Мария Ловейко.
Прочитав эту отповедь, обиженный обожатель взял перо и вставил отрицательные частицы «не». Получилось;
Я не буду любить вечно, Не буду помнить сердечно.И снова почерком Марии Ловейко приписано:
В чужом альбоме никто не посмел бы заниматься такими писаниями. Очевидно, альбом и принадлежал этой Марии Ловейко.
Кто же она такая?
В одном из писем матери Верещагиной, посланном в Штутгарт из Петербурга в 1838 году, упоминается имя Ловейко и ласково: Машенька. Эта девушка живет у Столыпиных, которые переехали в Петербург. Комовы, со своей стороны, узнали, что Мария Ловейко – бабушка Инны Николаевны Солнцевой по отцу, жена владимирского помещика Ивана Солнцева. Им самим приходится прапрабабкой. Итак, альбом прапрабабки. Комовы просят меня распорядиться им по своему усмотрению.
Я «усмотрел», что его хочет хранить музей села Лермонтове Пензенской области. Там он теперь и находится. И люди подолгу рассматривают этот рисунок, исполненный лермонтовской рукой.
ЕЩЕ ДВА
Но телевизоры не только в Москве; В Ленинграде передачу тоже смотрели…
Впрочем, прежде чем рассказать про главное, придется сказать и про то, что для дела совершенно не нужно. Как ни странно, но без этого ничего не получится!
Вскоре после той передачи по телевидению я собрался уезжать в Киев. Но перед этим должен был на один день слетать в Грузию.
В Москве, спускаясь по лестнице из квартиры, в которой живу, я запустил руку в распределитель для писем (он стоит на втором этаже, на площадке), сунул письма в карман и помчался во Внуково. Вечером выступал в Тбилиси, на другой день приезжаю в тбилисский аэропорт, чтобы отправиться в Киев.
Объявление: вылет откладывается.
Новое объявление: самолет, следующий рейсом Тбилиси – Ленинград, в Киеве посадку делать не будет. Пассажиров, купивших билеты до Ленинграда, просят пройти на посадку.
А я как же?
Протиснулся в кабинет к начальству. Узнал: сегодня я в Киев не попаду – нет погоды. А завтра – нет самолета. Может быть, послезавтра…
– Что же мне делать?
– Летите до Ленинграда. Попросите: вас перекинут оттуда на турбовинтовом или на обычном. А «ТУ» Киев не принимает давно.
. Покупаю билет, лечу… Записная книжка с ленинградскими телефонами осталась в Москве. Попаду ли я завтра в Киев, не знаю. В тоске засовываю руку в карман, вытащил нераспечатанные конверты. Разрезаю: одно письмо ленинградское. Пишет научный сотрудник Института физиологии Академии наук СССР Антонина Николаевна Знаменская:
«Когда вы снова попадете в наш город, приезжайте на Васильевский остров, Средний проспект, дом № 30, кв. 4. Хочу передать Вам альбом, в котором нашла стихотворения Лермонтова…»
Радоваться рано. Может быть, это «Бородино»,
переписанное рукой гимназиста. Но воображение уже заработало, и верится, что это – увлекательная находка. Звоню из гостиницы, от швейцара.– Довольно поздно уже,- отвечает приветливый голос.- Но если вы улетаете утром, то приезжайте, я жду…
Приехал. Альбом в коричневом сафьяновом переплете с золотыми цифрами «1839». Золотой обрез. Английская плотная бумага. Стихи, вписанные поэтами Вяземским, Ростопчиной, стихи Александра Карамзина и…
Лермонтов! Два стихотворения! Его рукой! Одно – известное: «Любовь мертвеца». Другое – известное лишь отчасти:
Есть речи – значенье Темно иль ничтожно, Но им без волненья Внимать невозможно. Как полны их звуки Тоскою желанья, В них слезы разлуки, В них трепет свиданья…Вот эти строфы, первые две, известны. А три строфы – неизвестны первый вариант этого прославленного стихотворения
Надежды в них дышут, И жизнь в них играет… Их многие слышут, Один понимает. Лишь сердца родного Коснутся в день муки Волшебного слова Целебные звуки; Душа их с моленьем Как ангела встретит, И долгим биеньем Им сердце ответит.Лермонтов
Сейчас этот альбом в Пушкинском доме Академии наук СССР. История у него преинтересная. Принадлежал он, как удалось выяснить, молодой Марии Бартеневой, сестре замечательной русской певицы Прасковьи Бартеневой: Лермонтов встречался с ними в салоне Карамзиных. В 1917 году этот альбом принес продавать в антикварный магазин Дациаро на Невском проспекте господин, не назвавший своего имени, и купила альбом Александра Николаевна Малиновская. За ее племянника впоследствии вышла замуж Антонина Николаевна Знаменская. Но до того как он попал в руки Знаменской, его пришлось спасать из Воронежа в 1942 году…
Нет, телевидение – это просто какая-то «золотая рыбка». И не просишь – желание сбывается. А уж если обратиться к телезрителям с просьбой!…
ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ советов
Павел Александрович Висковатов, который первым начал собирать материалы о Лермонтове и написал его первую биографию, многое собранное держал у себя. Что касается материалов, не принадлежавших ему, он вернул их по принадлежности, но как будто не все. То и дело в его книге встречаются примечания: «В настоящее время находится у меня», «Не премину передать в Императорскую Публичную библиотеку…».
Но не передал. И где находится это теперь, неизвестно.
В 70-80-х годах Висковатов еще встречал многих из современников Лермонтова, расспрашивал их про поэта, записывал… Но в книге своей имен он не называет, а чаще как-то неопределенно сообщает: «рассказывали нам…», «достоверно известно», «как довелось услышать…», «много называли и называют имен…». Но кто называл? Кого называли? Кто рассказывал? От кого довелось услышать?
Про это – ни слова.
Отчасти это понятно: в то время были живы родственники тех лиц, о которых шла речь. Кроме того, приходилось писать неопределенно из предосторожности политической. Между тем если б мы располагали архивом Павла Александровича Висковатова, то могли бы уточнить очень многое. Но, как нарочно, я ни разу не встретил страницы, писанной почерком Висковатова, если не считать копий лермонтовских стихотворений и помет ученого на лермонтовских рукописях и рисунках.