Избранные произведения в двух томах. Том 1

И там я провел целых три дня, изнывая от скуки. Потому что сразу же затосковал по своим детдомовским приятелям, и вообще в детдоме было куда веселей, чем здесь.

Моя скука была нарушена только однажды.

Как-то, на ночь глядя, в избушку к няне Дуне заявился гость: солдат в погонах, фуражке и огромных сапогах. Он к тому же, мне показалось, был немного пьяный: от него сразу по всей комнате запахло, а в кармане его шаровар тоже что-то топырилось и побулькивало.

Няня Дуня сначала очень испугалась, когда пришел этот солдат, и все старалась загородить его от моих глаз, все пыталась вытолкнуть его за дверь. Но солдат не поддавался и громко выражал свое недовольство тем, что его так плохо встречают. Тогда няня Дуня сама рассердилась, шепотом заругалась на солдата, посулила ему, что вообще его больше ни в кои веки сюда не пустит. А когда и эта угроза не поколебала бравого солдата, няня Дуня показала на меня и произнесла магическое слово «карантин». Вот тут-то солдат сразу же унялся, отдал честь и, повернувшись кру-гом, вывалился за дверь.

А назавтра мы с няней Дуней приехали на вокзал.

Здесь меня ждала приятная неожиданность. Невзирая на карантин, меня пришли провожать.

Пришла сама Вера Ивановна, заведующая нашим детским домом, а с нею была Тиунова Саша: уж не знаю, почему Вера Ивановна привела именно Сашу Тиунову — может быть, она вспомнила, как я упрашивал профессора Наместникова, чтобы эту девочку тоже взяли в Хор мальчиков.

Вера Ивановна достала из своей сумки большую коробку конфет, перевязанную лентой, и вручила эту коробку мне.

А Тиунова Саша вынула из кармана платочек с вышивкой в уголке и каемкой.

— Это тебе на память, — сказала она. — Это я сама вышивала.

— До свиданья, Женя, — сказала Вера Ивановна. — Веди себя хорошо. И не забывай свой родной коллектив.

Потом мы с няней Дуней залезли в вагон, помахали им из окошка, поезд тронулся — и Вера Ивановна, Саша Тиунова, вокзал, весь этот зеленый город Липецк, где я жил да был, — все это поползло вбок и скрылось из глаз…

Вообще-то я имел намерение всю ночь смотреть в окно: ведь я впервые, с тех пор как себя помнил, ехал в поезде и мог взглянуть на мир.

Но был уже поздний вечер. За окошком стало совсем темно. Только изредка проносились мимо фонари.

Мне захотелось спать. И я заснул.

А утром уже была Москва.

Какая она была?

Признаться, я и по сей день не могу избавиться от того самого первого и ошеломляющего впечатления, которым меня одарила столица.

Дело в том, что она оказалась под землей.

Едва мы с няней Дуней вышли из поезда, нас подхватил крутой гомонящий людской поток и понес. Куда?..

У няни Дуни в руке была бумажка, на которой значился адрес того места, куда нам надлежало явиться, и она, няня Дуня, заслоняя меня своим широким телом от прущей толпы, от грузных чемоданов, норовящих садануть меня прямо по голове, все пыталась остановить кого-либо: «Дяденька… тетенька…», но никто ей не отвечал, никто и не взглянул на эту бумажку, а только подталкивали нас в общем для всех направлении. И, как выяснилось вскоре, это и было самым надежным и верным ответом.

Лишь несколько минут я видел над собой клочок синего неба, а потом оно исчезло.

Мы очутились в метро.

Тут няня Дуня снова (она ведь тоже впервые приехала в Москву) попыталась сделать кое-какие уточнения по бумажке, но ее лишь подталкивали к кассе, потом к перилам, а потом к диковинной лестнице, где ты стоишь, а она сама бежит под уклон.

Уже внизу няня Дуня, вспотевшая и растерянная, обратилась к гражданину, который среди всей этой сутолоки спокойно сидел на лавке и читал газету: «Дяденька, нам надо на станцию «Краснопресненскую». С какой стороны садиться, а?» — «Краснопресненская? — переспросил дяденька. — С этой стороны». Но как только мы двинулись в указанном направлении, он сказал нам вслед:

«А можно и с той. Одинаково. Кольцо». — «Тьфу!..» — отблагодарила его няня Дуня и поволокла меня к поезду.

Потом мы долго мчались по темному подземелью.

Я слегка испугался, я не мог попять, как же в такой кромешной тьме машинист находит дорогу — вдруг он свернет не туда, куда нужно, вдруг заблудится впотьмах, заедет туда, откуда и выхода нет?..

Но через какие-то промежутки времени поезд сбавлял ход и мы оказывались на ярко освещенной станции. Вроде той же, где садились, но на другой: там были другого вида стены, другого цвета украшения. Люди с чемоданами вываливались плотной гурьбой из дверей, а им на смену вваливалась другая гурьба с такими же точно чемоданами.

И опять мчался поезд в темноте. И опять замедлял ход. И опять люди с чемоданами шли стенка на стенку.

Уже впоследствии, когда я прожил в Москве немало лет, вдоволь покатался на метро, привык самостоятельно и безошибочно выбирать кратчайший путь в подземных лабиринтах и, конечно же, как и все, оценил удобства и блага этого вида сообщения, я все равно не мог избавиться от мысли, что сначала было метро, а потом уж на нем, как на подставке, как на мраморном фундаменте, построили ту Москву, что снаружи: и Кремль, и Большой театр, и Ново-Девичий монастырь, и памятник Пушкину, и Планетарий, — но вначале было метро…

А няня Дуня зря волновалась. Потому что все оказалось совершенно правильно. Была права толпа, затолкавшая нас в подземелье, был прав дяденька с газетой, заявивший, что все равно, с какой стороны садиться. Это подтвердил трубный голос, раздавшийся в вагоне:

— Станция «Краснопресненская»!

Она-то нам и требовалась.

Мы поднялись по эскалатору и очутились на шумном перекрестке улиц.

Мчались автомобили. Ползли троллейбусы. Скрежетали трамваи. Свистели милиционеры. Сновали прохожие.

Значит, это и есть Москва? Я оглянулся…

И ахнул.

Подле станции метро вознеслась каменная гора. Она была отчаянно высока, и острые пики, стремящиеся в небо, еще больше подчеркивали эту высоту. И она, гора, была вместе с тем чудовищно громоздка — с предгорьями, перевалами, отрогами. И она, эта гора, была домом. Окошки, окошки, бесчисленное множество окошек… Наверное, в один такой дом можно было бы вселить целый Липецк!

Я сравнил высоту этого дома-горы с глубиной того подземелья, откуда мы только что выбрались, — и у меня вдруг закружилась голова, я ухватился за руку няни Дуни…

— Ох, бедный ты мой! — воскликнула няня Дуня. — Ведь еще и не кушал с утра, не завтракал, дитятко… С этой Москвой скаженной!

По счастью, тут же рядом, близ метро, тетка с корзиной торговала пирожками. Няня Дуня купила пирожков — горячих, маслянистых, золотистых, — они оказались так вкусны, что мы их разом проглотили и губы облизали. Прелесть, что за пирожки в Москве.

Подкрепившись, мы уже без особого труда отыскали по записке то, что нам было нужно.

Большая Грузинская улица, дом 4/6.