Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
Он не стал обо всем этом думать. Он только ласкал ее, свою голубушку, ладу, любил ее.
А утром, когда еще не рассвело, он тихо, чтобы не разбудить Ульяну, взял ружье и лыжи, вышел из керки и снова отправился в лес — веселый такой и легкий.
И опять ему привалило охотничье счастье: встретил он и песца, и соболя, и куницу — и ни разу не промахнулся.
Вернулся Иона к вечеру. Еще издали крикнул, позвал: «Уляша!» Но она не ответила на зов, не вышла ему навстречу. Он отворил дверь, заглянул в керку, а там никого — пусто.
До самой темноты и уже в темноте метался Иона вокруг керки да окрест, приглядывался к каждому следу, все искал, искал — не нашел. Нет нигде Ульяны, будто и не было. Пропала…
Вернулся он в керку, сел и заплакал. Себя же стал винить: зачем ее звал? А когда пришла — зачем одну бросил среди глухой тайги? Вот теперь и остался он без жены, сирым, вдовым.
Погоревал Иона, еще день-другой, собрал пожитки свои и добычу, надел лыжи и пустился с печальным сердцем в обратный путь.
Добрел он до своей деревни, до своей избы. Смотрит — глазам не верит: над избой курится дымок. Значит, кто-то есть там.
Вошел Иона в избу и видит такое: стоит его жена Ульяна у печи, стряпает шанежки как ни в чем не бывало. Улыбается ему, рада, что вернулся.
Остолбенел мужик. Вот те и на… Да как же это? Поздоровался с ней. И спрашивает эдак осторожно:
«Как жила, Уляша?.. Никуда отсюда не отлучалась?»
«Никуда, — отвечает жена. — Куда же мне было отлучаться? Тебя ждали… А что?»
«Да так, ничего…»
Иона только в затылке почесал и не стал продолжать этот разговор. Он уже догадался, что вся эта история — чушь и нелепица, сон вроде. Просто поблазнилось ему. Нашел на него такой морок от лесного одиночества и скуки. Лешак начудил, пошутил с ним.
Он сел к столу и взялся за горячие шанежки, которые испекла Ульяна.
Миновало лето.
И снова собрался Иона в далекое и долгое лесованье. Опять снарядился как следует, встал на лыжи и отправился своим путем.
Вот и знакомая керка — стоит, как стояла, где была.
Перевел дух Иона, сбросил котомку с плеча, снял ружье.
Вдруг слышит — шаги…
Взглянул мужик — и обомлел.
Выходит из лесу женщина, направляется к нему. Она самая, жена его, Ульяна. С которой он позавчера простился, которую дома оставил.
Только на руках у нее — ребеночек. Меховым одеяльцем замотан.
«Здравствуй, Иона, — говорит она. — Долго мы тебя ждали».
У Ионы в глазах потемнело от испуга, колени затряслись, мороз по коже.
Как закричит он:
«Нет!.. Уходи, не знаю я тебя… Сгинь! Сгинь, нечистая сила…»
И крестным знамением ее перекрестил — верное дело.
Но женщина не пропала, все стоит перед ним. Улыбнулась лишь кротко. Протянула к нему то, что было завернуто одеяльцем:
«А ведь это, Ионушка, сынок твой… Сынок наш».
Совсем рассвирепел, обезумел мужик. Схватил ружье.
«Прочь, прочь!.. Не знаю я тебя, никогда не знал… Не Ульяна ты, никто ты… Уходи, говорю. Слышишь?..» И курок взвел.
А она посмотрела на него, грустно так, и две слезинки выкатились из ее глаз.
Повернулась и пошла в лес, откуда вышла. Понурясь, медленно ступая по снегу, прижимая одеяльце к груди…
Враки, конечно, все это. Бабьи сказки. Да только Катерина однажды показала Ивану избу на краю села, где будто бы жили прежде Иона с Ульяной.
Глава восьмая
Уже самый вид Евгении Карловны, когда она вошла в кабинет Хохлова, подсказал ему, что случилось необычайное. Он в достаточной мере знал лицо и повадки своей секретарши, которая вот уже двадцать лет сидела верным стражем под его дерматиновой дверью, чтобы определить это с первого взгляда. Невозмутимая и чопорная, она на сей раз была явно взволнована: щеки в румянце, брови беглы, пальцы, унизанные перстнями, сцеплены одухотворенно, будто она собралась петь.
— Платон Андреевич, к вам товарищ Одеянов… Из Москвы.
— Кто? — Хохлов наморщил лоб, припоминая. — Госконтроль?
— Нет. Кинорежиссер.
— А-а… Хроника?
— Нет-нет. Настоящий, — подчеркнула Евгения Карловна. Она торжествовала. Боже, сколько всякого сиволапого мужичья перевидела она у порога этой комнаты, покуда наконец дождалась.
— Одеянов Владимир Савельевич.
— Просите.
Выбравшись из-за стола, он пошел навстречу.
Евгения Карловна распахнула дверь и даже сделала старушечий книксен, пропуская в кабинет гостя.
Гость был великолепен. На нем были тяжелые собачьи унты, что носят обычно летчики полярной авиации, и щегольская куртка, тоже на меху, пронзенная молниями в самых неожиданных направлениях. Посмотришь — и тот час не остается сомнений, в какие именно края держит путь человек.
Они поздоровались. Платон Андреевич усадил гостя в кресло.
— Очень приятно. Какими судьбами?
— Позвольте для порядка предъявить… — Тот принялся расстегивать одну из молний.
— Что вы, что вы… — замахал руками Хохлов. — Предпочту на словах.
— Как прикажете. Дело в следующем. Я буду снимать фильм о геологах. Действие происходит на Севере, в здешних местах.
— Превосходно, — восхитился Платон Андреевич. — Давно пора.
— Есть сценарий… Вернее, это пока не сценарий, а так, совершенно сырой материал — повесть. Но довольно любопытная. Я захватил ее с собой, и если вы найдете время…
— Да, конечно.
— Вкратце сюжет такой…
И пока гость рассказывал, Платон Андреевич лихорадочно рылся в памяти. Одеянов, Одеянов… А тот, который в Госконтроле, вовсе не Одеянов, а Оладьин. Может быть, родственник?.. Что за чушь: с какой стати он должен быть родственником, если совсем другая фамилия… Но и эта фамилия ему все-таки знакома, даже зрительно: Одеянов. Вероятно, он смотрел какой-то его фильм. А какой? Неудобно, право…