Избранные произведения в двух томах. Том 2

Командир каротажников поднял руку, будто намереваясь подать команду «огонь». Но это пока лишь означало «стоп».

Перфоратор достиг забоя.

Значит, уже недолго было ждать и огня.

Все напряглись, застыли…

Но ведь и это было еще далеко не концом, а только промежуточной стадией испытания.

И все равно ничего потрясающего ни увидеть, ни услышать никому не предстояло: разве увидишь, разве услышишь то, что произойдет на такой отчаянной глубине — где-то в бездонных недрах?..

Никто ничего и не увидел и не услышал.

Была невидима и неслышна электрическая искра, метнувшаяся по жиле бронированного кабеля.

И только каротажники, те, что были у самого устья, едва уловили приглушенный хлопок, донесшийся снизу, за два с половиной километра, а наверху, в горле трубы, булькнул, хлюпнул глинистый раствор…

Вот и все.

И снова потянулось время: поднимали обратно перфоратор. Он свое дело сделал, отстрелялся.

Потом заработал компрессор.

— Сейчас скважина заполнена глинистым раствором, — по ходу событий объяснял Терентьеву все эти процессы Платон Андреевич. — Столб жидкости давит на пласт. Если там есть нефть — то она как бы заперта в нем. И пока подняться не может… Вы понимаете?

— Да-да, — кивнул Егор Алексеевич.

— Теперь мы будем откачивать жидкость из колонны, освобождать дорогу. И нефть — если она там есть, — подчеркнул главный геолог, он, по-видимому, был также не чужд профессиональных суеверий, — повторяю, если она есть, устремится по этой дороге вверх, следом…

И тогда — фонтан!..

Терентьев, не скрывая ни своего интереса, ни волнения, одухотворенно вскинул руки — он как бы изобразил бьющий в поднебесье фонтан.

— О нет, — мягко улыбнулся Хохлов этой вполне извинимой наивности. — Если нефть рванет вверх, туда, куда вы показали, то это будет не фонтан, а тяжелая авария. Оборудование, вышку — все разнесет к черту…

Егор Алексеевич смущенно потупился. Попадись ему сейчас тот автор, который сочинил статейку в энциклопедии, — он бы ему сказал пару слов. Уж если берешься описывать, то описывай толково, все до конца, как оно бывает.

— Пойдемте… — приглашающе тронул локоть секретаря райкома Платон Андреевич.

Они обошли площадку.

Там, в тридцати метрах от вышки, обрывалось жерло горизонтальной отводной трубы. Из жерла, слегка пульсируя, хлестала наружу мутная жидкость.

У трубы, тесно сгрудясь, стояли буровики, люди еремеевской бригады. Они знали, что еще очень долго — опять эти бесконечные и томительные минуты ожидания — будет вот так литься, брызгать, растекаться лужами откачиваемый из скважины глинистый раствор. Но именно здесь, в этом месте, у этого жерла все окончательно решится — есть или нету…

Для каждого из них, даже самого молодого — Мити Девяткова, это была уже не первая по счету скважина. И всем им по личному опыту было известно, как это происходит и выглядит.

Пыхтит, качает и качает компрессор, все течет и течет из трубы мутноватая жидкость, похожая на весеннюю, размывшую глинистый берег воду…

И вдруг выскочит, выскользнет вместе с водой маслянистая черная пленочка, а за ней другая и еще сразу две. Они похожи на змеек, но нет, это никакие, тьфу, не змейки — это первые ласточки!

Потом, прямо на глазах, начнет понемногу темнеть хлещущая из трубы струя. Она станет желтовато-коричневой. Потом еще закоричневеет: это уже смесь. Потом сделается совсем бурой. И уже бурое приобретет явственный черный оттенок. А сама струя станет толще и напористей, и траектория ее будет все удлиняться, выгибаясь дугой. Тяжелый басистый гул огласит окрестность. И уже отводная труба завибрирует от страшного напора, заходит из стороны в сторону — а там, впереди, перед этой трубой разольется черное озеро…

Нефть идет! Скважина фонтанирует. Вот она — победа, удача, счастье разведчика…

Теперь только успевай сладить с задвижками, чтобы укротить этот фонтан, чтобы до поры до времени не расходовать зря земное добро.

Да. И хоть первую в жизни скважину ты буришь, хоть десятую, хоть тридцатую, — никогда не суметь тебе остаться спокойным в этот решающий час испытания.

Вот как оно бывает…

Иван Еремеев, отогнув рукав брезентовой робы, взглянул на часы.

Посмотрел на часы и Платон Андреевич.

И секретарь райкома Егор Алексеевич Терентьев тоже посмотрел на свои часы…

Но ему-то зачем? Может, просто захотелось узнать, сколько натикало, который час?

Ведь ему не понять было, зачем смотрят на свои часы главный геолог Хохлов и буровой мастер Еремеев. Он не мог понимать того, что понимали они.

Из отводной трубы по-прежнему лился глинистый раствор.

Но он не темнел, хотя по расчету времени все два с половиной километра столба уже должны были выйти на-гора.

Может быть, вот сейчас он начнет темнеть? Еще через несколько секунд? Через минуту?..

Но струя наоборот становилась все светлее, все прозрачней и чище.

Это шел уже не глинистый раствор.

Это шла вода. Пластовая вода.

Вода…

А они все стояли, как завороженные, не отрывая глаз от разинутого жерла, еще на что-то надеясь. Или уже ни на что не надеясь — а просто окаменев, не желая думать, не желая верить, не желая отдать себе отчета в том, что было уже ясно.

Терентьев оборотился к Платону Андреевичу. На лице его была тревога. Не то чтобы он уже догадался обо всем, но он инстинктивно почувствовал неладное, уловил смысл этого гробового молчания вокруг, эту всеобщую онемелость и неподвижность.

— А… — начал он, видимо собираясь о чем-то спросить. Но так и не спросил.

Платон Андреевич Хохлов круто повернулся и зашагал прочь. К машине.

Походка его, как обычно, была размашиста и тверда. Голова величаво вскинута. И никто не мог заметить, как бледен его лоб и как незрячи глаза.

— До свидания, — сказала Нина Викторовна Ляшук стоящим рядом людям. Она прощалась сама, но, вероятно, она еще сочла необходимым сделать это и от имени своего коллеги. Заторопилась ему вслед.

Егор Алексеевич Терентьев, постояв еще минуту на месте, начал молча пожимать руки остающимся здесь товарищам. Ивану Еремееву, Густаву Ланкявичюсу, Мите Девяткову — всем, кого он знал, всей буровой бригаде.

Потом направился к каротажникам. Теперь к ним уже можно было подойти. Красные флажки убрали. Он им тоже крепко пожал руки.

Дверцы «Победы» захлопнулись. Машина тронулась.

Детвора, до сих пор как стая воробьев сидевшая на пригорке, взвилась и побежала к селу. Переговариваясь меж собой, двинулись и остальные сторонние зрители. Старики, кто с клюкой, кто без клюки, заковыляли позади всех.