Избранные произведения в трех томах. Том 1

— Так что же вы хотели сказать?

— Дело в том, Клавдия Кузьминишна, что у нас какие–то очень странные с вами отношения. Простите за прямоту, вы изображаете из себя нечто вроде оппозиции, вы недовольны любым решением правления, любым моим словом. И напрасно. Нельзя смотреть на вещи только с узкой, лично своей, сугубо своей точки зрения.

— Семеноводство — не мое сугубо личное дело, — оборвала его Клавдия.

— Я говорю не о семеноводстве, а о вашем отношении…

— Я не могу иначе относиться к людям, которые мне мешают и не дают работать.

— Эти люди, очевидно, я?

Клавдия молча глядела на рыбьи игры в реке.

— И вы, очевидно, были бы довольны — исчезни из колхоза агроном Лаврентьев? — продолжал он. — Не так ли, Клавдия Кузьминишна? Молчите? Так вот, дорогая Клавдия Кузьминишна, — голос Лаврентьева обрел привычную твердость, — агроном Лаврентьев никуда не исчезнет. Я буду работать и поступать так, как найду нужным. Если понадобится — пользуюсь вашим выражением — закрыть семеноводство, мы его закроем.

— Вот как!

Они стояли под старой ивой. Клавдия стремительно обернулась, прижалась спиной к шероховатому стволу, глаза ее горели гневом.

— Петр Дементьевич, напрасно думаете, что вы всесильны.

В эту минуту им казалось, что они ненавидят друг друга страшной ненавистью, даже не задумываясь — почему. Он — в порядке внутренней самообороны, она — поэтому же, конечно. Ни один не знал истинных чувств другого, да и в своих еще толком никто из них не разобрался.

— Я с вами разговаривать не хочу! — сквозь зубы, вся побелев, бросила Клавдия. — Никогда, ни одного слова. Слышите?

— Слышу. Но разговаривать вы со мной будете, — упрямо нагнув голову, ответил Лаврентьев.

Клавдия выпрямилась, смерила его прищуренными глазами и ушла к сараю.

Лаврентьев грустно посмотрел ей вслед, долго стоял еще под ивой и отправился за своим спутником.

3

Лаврентьев вошел в кабинет секретаря райкома. Карабанов встал ему навстречу из–за стола.

— Ну, как там дела, на Лопати?

— Как дела? — Лаврентьев огляделся. Кабинет Карабанова напоминал краеведческий музей в миниатюре. Многие секретари сельских райкомов любят такие кабинеты. Тут и модели местной продукции, и тыквы в три пуда весом, и диаграммы роста урожайности, и снопы различных злаков. Среди снопов стоял и сноп из анохинской бригады. Не сноп, правда, — маленький снопик: Ася пожалела отдать много колосьев. В граненом стакане рядом с чернильным прибором желтела и Асина пшеница — чистое, отборное зерно. Приедут товарищи из области, Карабанов похвастает — вот–де вырастили, даст попробовать зернышко на зуб, прикинуть стакан на вес — тяжеленькая, тянет! Кто не любит похвастать своими успехами, результатами своих усилий, своего труда — какой человек?

— Дела идут, Никита Андреевич. — Лаврентьев сел в кресло и закурил папиросу. — О них и поговорить приехал. — Он стал подробно рассказывать о результатах похода на Кудесну через заболоченный лес, о предположениях и выводах, сделанных Георгием Трофимовичем, о телеграмме из Минска. Закончил тем, что сообщил просьбу правления колхоза поторопить гидротехников из области, пусть поскорей приедут, разберутся на месте и составят план или проект сооружений для регулирования уровня обеих рек. Стройку же — правление и партийная организация решили — можно будет вести народным способом, народ откликнется: три сельсовета и совхоз — шестнадцать селений Междуречья — страдают от болот.

— Идея неплохая. — Карабанов долго барабанил пальцами по коробке папирос. — Какие–то вы там, в Воскресенском, удивительно боевые стали и инициативные. Просто на пятки нам наступаете. Это здорово хорошо. Честное слово, хорошо. Я созвонюсь с обкомом, Петр Дементьевич, объясню все и посоветуюсь. Ты знаешь нашего секретаря обкома? О! Вот приедет, познакомлю вас. Для него услышать о чем–нибудь новом, что зарождается в области, — целый праздник. Если убедится в необходимости канала, сам лопату возьмет в руки. Не преувеличиваю, не думай. Позапрошлой зимой на лесоразработках новую электропилу не могли освоить. Прикатил и три дня орудовал с лесорубами. Надел ватник, валенки, — семь норм выполнил. Скажешь, что это не обязательно, что для секретаря обкома нормы другие? Правильно, — конечно, другие. Но он все должен уметь. Партийный работник, Петр Дементьевич, скажу тебе прямо, — работник особой категории. Очень велики требования, предъявляемые к нему. Очень. Спрос с него большой. Он человека отлично должен знать, человека, понимаешь. А как узнать человека, не находясь постоянно с ним вместе, не вникая в его труд, в его жизнь? Невозможно. Я работник маленький, но стал бы ничтожным, вздумай ограничиться вот этим кабинетом. Тыквы, снопы — цацки, забава глазу. Жизнь–то ведь там, там!.. — Карабанов махнул рукой в сторону окон, через которые за крышами городка были видны поля и синие полосы лесов на горизонте. — Оторваться от жизни, от людей — это, знаешь, в конечном счете оторваться и от партии. Небольшой тебе примерчик. Был у нас начальник областного земельного управления. Так себе, дядька как дядька, работник как работник. Выдвинули на должность заместителя председателя в облисполком. И что ты скажешь — полгода не прошло, переменился человек. Первым делом дачу завел. Но хорошо бы просто дачу, каждый имеет право ее завести. Нет, забор в три метра высотой отгрохал, гектаров пятнадцать земли отхватил, пруд приказал там себе вырыть — колхозников на это дело гонял; карасей напустил. Фонтан потом придумал с какими–то световыми эффектами. Смешно — сидит один человек за забором, карасей удит, на фонтан любуется. Какое ему дело до народа, до партии, — отсидел в кабинете, шмыг на машине за город, на дачку. Понятно, заскучал там в одиночестве, собутыльники пошли и тому подобное. А раз так, то уже не государственная, не партийная дисциплина вокруг него установилась, а групповая, семейственная. Так называемые «свои люди», свои прожектики, свои мыслишки. Скатился человек с линии партии. А партия, Петр Дементьевич, ой, как строга к таким фокусам. С самых давних времен, с подполья эта строгость в ней.

— Ну и как с ним, с начальником этим? — спросил заинтересованный Лаврентьев. Он же знал его, работая в облземотделе агрономом–плановиком, знал, что тот никогда не выезжал в область, не здоровался с сотрудниками, кричал на подчиненных, стучал кулаками по столу; самой страшной угрозой в его устах было обещание отправить в район, в колхоз, на участок.

— С дачником–то? Исключили из партии, сняли с работы, отправили на участок. Он агроном по образованию. Дали, как говорится, возможность подумать над самим собой. Вот так обстоят дела, Петр Дементьевич… Что намерен сегодня делать?

— Домой поеду.

— Обожди, успеешь. До чего работяга стал, сил с тобой нету. Походи, погуляй по городу, городок у нас старинный, в крепость загляни, церквушки тут есть шестнадцатого века, завлекательные. Я тем временем с обкомом созвонюсь, закажу сейчас разговор. А вечерком — ко мне. С женой, с дочкой познакомлю. Есть? Ну то–то. Часикам к восьми возвращайся. Жду.

Лаврентьев обошел весь городок, заглянул и в крепость и в церквушки шестнадцатого века. Его там поразили необыкновенно хмурые лики святых. Расписанные по черному лаку, извивались языки адского пламени, возле них лежали в кучах цепи, висели плети. «А страшновато было жить, однако, в те времена, — подумал Лаврентьев, разглядывая эти памятники средневековья. — Насмотришься таких красот — и спать не будешь».

Побродил он по бульвару над рекой. Река здесь была та же, что и в Воскресенском, — Лопать, но только мельче; местами она едва пробивалась по каменистым перекатам, и там мальчишки строили запруды.

Было уже около восьми. Лаврентьев держал путь к райкому, когда его окликнули:

— Товарищ агроном!

С коня соскочил Лазарев, колхозный председатель из Горок, который защищал его на исполкоме.

— Слух идет, задумываете что–то в Воскресенском? Большие переустройства?

— Как будто бы большие, — с готовностью ответил Лаврентьев.

Присели на лавочку возле ворот конторы «Заготзерно». Лаврентьев рассказал о предполагаемых работах в Междуречье.

— Вот это сила! Вот это по душе мне! — восторгался Лазарев. — Большой размах! Силенок–то хватит ли?

— Своих? Своих — нет. Помощь нужна.

— Ну так ведь как не помочь! И государство поможет и народ.

— На это и рассчитываем.

— Расчет правильный. Погодь–ка, мы к вам с делегацией приедем, что да как, подивиться.

— Дивиться еще нечему. Все пока на бумаге.

— Хе, на бумаге! Я, товарищ Лаврентьев, помню годочки — завод в Сталинграде тоже был на бумаге, а теперь села не найдешь, где бы сталинградскими тракторами не пахали. Мы затем и приедем — поучиться, как такие бумаги составляются.

— Если так — ждем, товарищ Лазарев. Рады будем гостям.

— Куда путь держите? — Лазарев поднялся. — Может, в чайную зайдем, по кружечке пивка?..

— Карабанов пригласил.

— Ну, коли так, будьте здоровы, товарищ Лаврентьев. Приветствие от меня Антону Суркову. Третьим годом им самим было трудно с тяглом, а бригаду пахарей прислал нам в помощь. Крепко подсобил. Я его, Антона, уважаю. Мягковат, толкуют тут, в районе. А что им, Малюту Скуратова надобно?..