Избранные произведения. Том 2

Звуки расшаркивания и звяканье шпор долетели до слуха Пахчана.

— Если вас не затруднит, — расслышал еще Пахчан удаляющийся голос, — я просил бы вас предоставить какого-нибудь гида из местных армян. При ваших связях с населением это не трудно сделать, а я, знаете, интересуюсь археологией.

Ответа Пахчан не слышал, но через минуту сам генерал-губернатор вбежал в комнату. На нем лица не было. Щеки обвисли и дрожали, из-под тюбетейки выбились потные волосы.

— Скорей! Скорей! — бросился он к столу, торопливо подписывая бумажку, и подал ее Пахчану:

— Скорей, бегите, догоняйте его! Я уже ничего не могу. Я, вероятно, уже не генерал-губернатор! Это безумие! Это ужас! Я агитировал за уход вверенных мне инородцев! Но я еще буду бороться! Я этого так не оставлю! Да бегите же скорей! Догоняйте его! Везите его на скалу, к двери Мгера, на Топрак-Калу, покажите ему пещеры! Скорей! Если он подпишет на моем приказе свою резолюцию, вы немедленно получите дом! Да бегите же скорей! Ведь там дети! На улице! У запертых ворот! Скоро вечер! Ночь! Они могут остаться на улице! Некормленые! Ужас!

Голос его переходил в причитание, он почти плакал.

Пахчан бросился из комнаты с бумажкой в руках, рванул замок и выбежал на двор. Два казака подавали генералу красивого коня.

Пахчан вскочил на свою разлапую Марью и, отдавая честь по-военному, отрапортовал:

— Имею честь представиться, ваше превосходительство: гид! По распоряжению генерал-губернатора откомандирован в ваше распоряжение.

Термен метался по комнате.

— Где мой посох? Посох где? Проводить нужно! Неудобно все-таки.

Длинная, тяжелая кизиловая палка с серебряным набалдашником стояла в углу столовой. Без нее Термен никогда не выходил из дому. С ней он чувствовал себя патриархом армянского народа.

Схватив посох, он выбежал за калитку, на улицу.

Голубое облако пыли медленно ложилось на развалины. Вдали видна была кавалькада: впереди казаки, за ним генерал-ревизор, рядом с ним Пахчан.

— Ну, слава богу! — перекрестился Термен. — Догнал! Теперь дети будут устроены.

Проводив глазами кавалькаду, он вернулся в сад сгорбленный, усталый, встревоженный. Косые лучи пронизывали темную листву. Козочка подошла к губернатору и положила голову ему на колени, когда он сел на скамейку. Под крыльцом возились куры, кролики мирно белели среди травы и цветов. Сочный персик свешивался прямо над головой губернатора. Привстав, он протянул руку, и теплое, пушистое тело плода обласкало его ладонь. Полюбовавшись, Термен надкусил персик. Сок брызнул ему на руки. Умиленная растроганность перед природой, горечь несправедливой обиды, жалость к самому себе охватили Термена. Слезы покатились из его глаз, смешиваясь с соком персика, но персик был на редкость вкусный. Губернатор обсосал косточку и бережно понес ее на решето — сушиться Можно потом посадить, а можно и расколоть, растолочь ядро и примешать к варенью: придает остроту и запах.

Новоселье

— Я не поеду, — отказывался Тигран, пытаясь высвободить свое острое плечо из-под тяжелой руки парона Кости. — Мне некогда! Нашли время справлять свадьбу! Не могут жить без пирушек!

Тигран весело принялся увязывать хурджины, набивал в них все, что можно было собрать для подарков жестянку сладкого молока, куски сахара, пачки папирос, несколько катушек ниток — сокровища из лавки Акопа.

Ашот, Вартан, Артавазд и Мосьян нетерпеливо наблюдали за его сборами. День был удачный, и все чувствовали себя вправе оторваться на несколько часов от картины бедствий. Артавазд и Пахчан уже наладили работу в столярной и слесарной мастерских. Вартан открыл амбулаторию. Вагаршаку удалось достать сена в окрестных селениях. Мосьян закончил раскопки на складе.

— Лошади готовы! — донесся со двора голос Вагаршака.

— Ты не понимаешь, что эта свадьба — символ возрождения всего нашего народа! — упрекал парон Костя Тиграна, спускаясь по лестнице.

— Просто всем вам выпить хочется, — огрызнулся Тигран.

— Мы не монахи! Где мир, там и пир.

Едва отъезжающие скрылись за поворотом дороги, Тигран шмыгнул в кладовую и вытащил оттуда хурджины, наполненные такими же сокровищами, как и хурджины Пахчана. Вынув из кармана широких галифе бутылку тутовой персидской водки, он старательно, чтоб не разбилась, уложил ее вместе с остальными припасами, привязал хурджины к седлу и ускакал в сторону, обратную той, куда уехали семеро.

Город оживал. Как птичьи гнезда в оголенном лесу, десятки лавочек и мастерских гнездились в щелях развалин. Уютный запах кизякового дыма расползался из наскоро сложенных печей. Журчанье воды в арыках веселило воздух. У амбулатории стояла очередь людей, вспомнивших, что они больны. Степенно, как в мирное время, судача, группами ходили мужчины. Всюду на развалинах мелькали фигуры женщин и детей, разрывающих на пожарище остатки хлебных запасов. Звенели пилы, стучали топоры, и белые пятна пролитой известки сверкали на дороге около ремонтируемых домов.

Тигран круто остановил лошадь у лавочки Акопа.

— Монпансье есть?

— Ландрин! — многозначительно ответил Акоп, поднимая палец кверху и хитро щуря глаза: живем, мол!

— Давай сюда.

Акоп вынес две коробки.

— За эту деньги плати, а эту передай Сирануш. Мед, а не девушка. В садах выросла. Я ее отца знал. Ты ведь на свадьбу едешь?

— Нет! — резко оборвал Тигран, пряча обе коробки в карман.

— Нет? Почему? Тогда отдай одну коробку назад!

— За обе плачу.

Тигран отсчитал серебро и пустил лошадь.

«Значит, на другую свадьбу едет, — глубокомысленно рассуждал Акоп, провожая его глазами. — Конфеты купил! Куда едет?»

Он долго смотрел ему вслед. Тигран, нарочно сделав крюк, выехал за город и галопом помчался к турецкой части города, к тому домику, на крыше которого Пахчан разглядел старуху.

Она и сейчас также сидела, перебирая зерна. Все спуталось в ее седой голове. Почему из всей огромной семьи она одна осталась в живых? Ну, судьба. Откуда взялся этот добрый человек, который привез ее с Шамирам в этот дом? Судьба привела? Куда он увел вола и почему не позволяет ходить в город? Почему курдянка живет в одном доме с ними? И ее судьба привела? Путались темные нити судьбы в ее голове, и боялась она их распутывать, потому что голод кончился с тех пор, как судьба привела ее в этот дом.

Она увидела Тиграна с крыши, спустилась и на первый же стук отворила недавно исправленную им калитку. Увидев туго набитые хурджины, улыбнулась: опять сытой будет.

— Сахар! — сказал Тигран, поймав ее взгляд.

Она зашептала благословения доброте сердца человеческого.

Тигран передал ей коня и вошел в дом. Сквозь занавешенные окна косыми стрелами лучи солнца падали на пол. На тахте, покрытой ровно сложенным одеялом, сидела Шамирам. Глаза ее безучастно следили за стрелами света. Голова была плотно закутана, как будто она собралась в дорогу.

— Шамирам! — придавая нежность голосу, позвал ее Тигран.

Она вздрогнула и прижалась к стене, рукой упираясь в тахту, будто готовясь сделать прыжок и убежать.

— Я тебе конфеты привез. Хочешь?

Она забилась в угол, не отвечая. Он сел на самый краешек тахты и заговорил вкрадчиво:

— Шамирам! Тебе же хорошо тут. Ты сыта, у тебя есть комната, в то время, как другие девушки, не хуже тебя, голодают и ночуют под открытым небом.

Она ничего не отвечала, испуганно глядя на него.