Избранные произведения
Шрифт:
— А знаете, доктор Агиар упал! — сказала Серафина, глядя на Тавареса.
— Как?
— Ничего страшного, — отвечал бакалавр, — я нисколько не ушибся; скорее… это было нелепо.
— Ну нет! — запротестовала девушка.
— Упавший всегда выглядит нелепо, — снова произнес Жоан Агиар непререкаемым тоном. — Могу вообразить, что меня ожидало, будь я…
— Кем? — поинтересовалась Серафина.
— Вашим возлюбленным.
— Что за странная мысль! — воскликнула Серафина.
— Ну почему же странная? — заметил Таварес, иронически усмехаясь.
Серафина испуганно опустила
Жоан Агиар, смеясь, ответил:
— На свете нет ничего невозможного, но такое вряд ли возможно.
Серафина бросила осуждающий взгляд на возлюбленного и с улыбкой обернулась к бакалавру.
— Вы ведь не хотели меня обидеть, правда?
— О! Как можно? Я хотел сказать…
— Сюда идет Сесилия! — сообщила возникшая в конце аллеи младшая сестренка Серафины.
Серафина, смотревшая на сына комендадора, заметила, как он вздрогнул, и улыбнулась. Бакалавр поглядел в ту сторону, откуда вскоре появилась дама его сердца. Дочь дезембаргадора наклонилась к Таваресу и шепнула ему:
— Вот то, из-за чего он так сказал.
«Тем» была подходившая Сесилия, не такая прекрасная, как того хотелось Жоану, но вовсе не такая некрасивая, какой она казалась комендадору.
Эта случайная встреча в тополиной аллее, падение Жоана, появление Тавареса и Сесилии — всё это пришлось как нельзя кстати и успокоило двух молодых людей, обреченных родителями на брак, к которому они отнюдь не стремились.
Два приговоренных к браку врага, конечно же, стали союзниками. Союз их складывался небыстро, потому что, несмотря ни на что, прошло еще несколько недель, прежде чем они смогли известить друг друга о положении дел.
Бакалавр заговорил о делах первый и был немало удивлен, узнав, что и дезембаргадор питает в отношении дочери те же надежды, что его отец относительно него. Уж не сговорились ли их родители? — был тот вопрос, который занимал обоих. Однако сговорились их отцы или нет, грозившая им опасность от этого не становилась меньше или больше.
— Да, без сомнения, — говорил Жоан Агиар, — без сомнения, я был бы счастлив, если бы желание наших родителей совпало с влечением наших сердец, но, увы, между нами — пропасть, и наш союз был бы…
— Несчастьем, — бесстрашно закончила фразу Серафина. — Что до меня, то я полагаюсь на время, и особенно — на самоё себя. Насильно никто не потащит меня в церковь, а если и потащит, то не сможет вырвать у меня согласия.
— И потом, союзу наших родителей, — сказал Жоан Агиар, — мы можем противопоставить наш союз… нас четверых.
Девушка отрицательно покачала головою.
— Для чего? — спросила она.
— Но ведь…
— Настоящий союзник — это воля. Вы полагаете, что вас можно принудить? Значит, вы не любите…
— О, я люблю так, как только можно любить!
— Да-да…
— Вы — прекрасны, но и Сесилия — тоже прекрасна, однако не в красоте дело: я люблю в ней несравненную душу, которой наделил ее господь!
— И давно вы любите друг друга?
— Семь месяцев.
— Странно, она ничего мне не говорила.
— Быть может, она опасалась…
— Опасалась?
— Ну да, открыть свою сердечную тайну. Конечно, тут нет никакого
преступления, но, быть может, она так поступала от излишней скромности.— Вы правы, — помолчав, сказала Серафина. — Я ведь тоже ничего ей не говорила о своих чувствах. Кроме того, мы не так уж с ней близки.
— А должны быть близки, будете близки, — отвечал сын комендадора. — Ведь вы родились, чтобы стать подругами: вы обе добрые и прекрасные. Сесилия — ангел… Если бы вы знали, что она мне ответила, когда я рассказал ей о намерении моего отца!
— Что же?
— Она протянула мне руку; вот все, что она мне ответила; но жест этот был так красноречив! Я понял его как выражение доверия.
— Наверное, вы счастливее меня?
— Ах…
— Но не будем больше об этом. Главное, что вы и я сделали хороший выбор. Небо защитит нас, я в этом уверена.
Их беседы были долгими, чистосердечными и откровенными. Родители обоих, которым была абсолютно не известна тема этих бесед, воображали, что все идет своим чередом, и не только им не мешали, но даже устраивали эти встречи.
Благодаря такому заблуждению эти двое могли предаваться беседам, в которых каждый изливал свое собственное сердце и говорил о своем избраннике. Это был не диалог, а два монолога, иногда прерываемые, но всегда долгие и полные воодушевления.
Со временем они сошлись еще ближе и поверяли друг другу свои надежды, тревоги, подозрения, словом, все чувства, которые сопровождают любовь; они утешали друг друга и советовались в тех случаях, когда одному из них были необходимы утешение или совет.
Однажды комендадор сказал сыну, что о его ухаживании за дочерью дезембаргадора стало известно всем и что свадьба может состояться до конца года.
Жоан Агиар спустился с небес на землю. Он понял: отец обманулся, как, должно быть, обманулись и другие.
— Но ведь между нами ничего нет, папа.
— Ничего?
— Клянусь тебе…
— Тогда уходи и забудь о том, что я сказал тебе…
— Но…
Комендадора уже не было рядом. Жоан Агиар остался один на один с новой проблемой. Потребность излить душу стала для него уже привычной. А кто как не Серафина могла его понять? Они находились в одинаковом положении, у них был общий интерес; к тому же в Серафине, как ни в ком другом, сочетались чуткость, вдумчивость, осмотрительность и доверительность. Если даже кто-то и мог выслушать его, то совсем не так, как дочь дезембаргадора, с присущими ей изяществом и нежностью; это заставляло Жоана Агиара сожалеть о том, что не ему выпало ее осчастливить.
— Отец прав, — не раз говорил он себе, — не люби я другую, я мог бы полюбить Серафину, которая ничем не хуже Сесилии. Но это невозможно: мое сердце занято…
Обстоятельства меж тем все усложнялись, семья твердила Жоану, что ему не найти лучшей невесты, чем дочь дезембаргадора. И вот, чтобы положить конец этим разговорам и последовать велению сердца, бакалавр решил украсть Сесилию; странная, рожденная отчаянием идея, поскольку отец и мать возлюбленной вовсе не противились их браку. Вскоре он сам был вынужден признать нелепость подобной затеи. То же самое высказала ему Серафина, дружески отчитав его.