Избранные произведения

— Пейте ваш кофе, друг мой, — сказал он, видя, что я в нерешимости — не из страха, а просто мне ничто в рот не лезло.

Я с трудом повиновался.

III

Аугуста снова вошла в комнату.

Старик обернулся, чтоб взглянуть на нее. Ни один на свете отец не смотрел когда-либо с большей любовью на свою дочь, чем этот. Заметно было, что любовь в нем подкреплена еще и гордостью: было во взгляде капитана некое даже высокомерие, какое вообще-то не вполне совместимо с отцовской нежностью.

Он был не отец, он был создатель.

А девушка? Она тоже, казалось, гордилась собою. Ей было радостно, что отец так ею восхищается, она знала, что она — его гордость, что все для него сосредоточено в ней, и отвечала ему взаимным чувством. Если бы «Одиссея» ожила, она ощутила бы ту же радость в присутствии Гомера.

Странная вещь! Меня влекло к этой женщине вопреки всем дьявольским таинствам ее появления на свет; меня охватывал рядом с нею какой-то незнаемый трепет — то ли любви, то ли восторга, то ли рокового влечения.

Когда я смотрел в ее глаза, мне трудно было оторваться от их взгляда — а я ведь уже видел прекрасные эти глаза на ладонях отца, уже гляделся с ужасом в эти две дыры — пустые, как глаза самой смерти…

А ночь понемногу сгущалась за стенами дома, шумы снаружи стихали, и мы погружались в глубокую тишину, так печально созвучную комнате, где я находился, и собеседникам, каких послал мне случай.

Теперь можно и уйти. Я поднялся и попросил у капитана разрешения на это.

— Рано еще, — отозвался он.

— Я завтра опять приду.

— Вы придете завтра и в любой другой день, когда вам вздумается. Но сегодня не спешите уходить. Не часто встречаются люди, подобные мне. Я — брат бога или, если хотите, бог на земле, ибо подобно ему владею даром созидания. И даже более искусен, ибо создал Аугусту, а он не всегда наделяет свои создания подобным совершенством. Возьмем, к примеру, готтентотов…

— Но, понимаете ли, — сказал я, — у меня назначена встреча.

— Вполне возможно, — заметил с улыбкой капитан, — но пока я вас еще не отпускаю.

— Зачем же так? — прервала Аугуста. — Пускай идет, только с условием, что завтра навестит нас снова.

— Навещу.

— Клянетесь?

— Клянусь.

Аугуста протянула мне руку.

— Решено! — сказала она. — Но если не сдержите слова…

— Он умрет, — заключил отец.

Холод пробежал у меня по спине от последних слов Мендонсы. Тем не менее я распрощался с хозяевами как мог любезнее и вышел.

— Жду вас завтра вечером, — сказал мне вслед капитан.

— До завтра, — ответил я.

Только на улице я вздохнул полной грудью. Я был свободен. Кончилась наконец эта пытка, которую и представить-то трудно. Я ускорил шаг и через полчаса был дома.

Но уснуть так и не смог. Мне все мерещился мой капитан с глазами Аугусты в ладонях, и образ юной его спутницы плавал в тумане моего воображения, как образ из сказаний Оссиана.

Кто были они, этот мужчина и эта девушка? И правда ли, что она — лишь продукт химических опытов старика? Оба они уверили меня в этом и в какой-то мере мне это доказали. Можно было предположить, что передо мною двое безумных, но эпизод с глазами опровергал подобную мысль. Да и сам я — находился ли еще в мире живых или уже ступил на порог призрачного и неведомого?

Только мой здравый ум спас меня от сумасшествия; другой, более слабый, не выдержал бы подобных испытаний. И лучше, если б не выдержал. Ибо основная причина, делающая мое положение таким невыносимым, заключалась именно в неколебимой трезвости моего рассудка. И весь искус, какому я подвергался, происходил как раз из противоборства моего разума и моих чувств: мои глаза видели, мой разум отрицал. Как согласовать эту очевидность с этим неверием?

Я не спал всю ночь. Наутро я приветствовал солнце, как долгожданного друга. Понял, что я у себя в комнате; слуга принес мне завтрак, полностью состоящий из вещей сугубо не потусторонних; я подошел к окну и уткнулся взглядом в здание палаты депутатов. Большего не требовалось: я был все еще на земле, и на земле был все еще этот проклятый капитан со своей дочкой.

Я предался размышлениям.

А кто знает, вдруг еще можно привести все в стройный порядок? Я припомнил разнообразные искания химии и алхимии. Всплыл в моей памяти фантастический рассказ Гофмана, в котором один алхимик оспаривал право на постижение секрета создавать искусственно человеческие существа. Так разве романтический вымысел прошлого не может стать реальностью настоящего? А если за капитаном стоит правда, то разве не послужит к моей славе, если я раскрою ее миру?

В каждом человеке живет червь тщеславия. Сознаюсь: предвидя триумф капитана, я не прочь был уцепиться за фалды его бессмертия. Трудно было поверить в его искусство. Ну а в Галилея разве так и поверили? А сколькие сомневались в Колумбе? Неверие сегодня — это превознесенье завтра. Истина непознанная не перестает быть истиной. Она — истина сама по себе, а не с общественного согласия. Мне пришла в голову мысль о тех звездах, какие астрономия открывает в наши дни, тогда как они перестали существовать уже много веков назад.

Резоны, резоны — один нелепее другого, а пуще всего хотел я урезонить самого себя. И под их влиянием, а скорей всего под магическим воздействием знакомых мне глаз, только я, едва стемнело, явился-таки в дом капитана, что на улице Гуарда-Велья.

Хозяин ждал меня.

— Я специально не выходил сегодня, — сказал он мне, — я хочу показать вам картину химических взаимодействий. Целый день работал, чтоб подготовить необходимые вещества.

Аугуста приняла меня с пленительной простотой. Я поцеловал ей руку, как поступали в старину, — обычай, замененный впоследствии рукопожатием, более, кстати, приличествующим нашему строгому веку.

— Я скучала без вас, — сказала она мне.

— Правда?

— Держу пари, что вы обо мне и не вспоминали.

— Вспоминал.

— Не верю.

— Почему?

— Потому что я — не дитя случая. Все остальные женщины — дети случая, одна лишь я могу похвалиться, что я — законная дочь, ибо я дочь науки и воли человека.

Речи Аугусты казались мне столь же странны, как и ее красота. Безусловно, это отец привил ей подобные мысли. Теория, какую она только что здесь развивала, была не менее фантастична, чем самое ее рождение. Признаюсь, атмосфера этого дома уже и меня привела в то странное состояние, в каком пребывали оба его обитателя. Потому-то я и ответил несколько мгновений спустя:

— Как бы я ни восхищался познаниями капитана, хочу напомнить, что он все же лишь использовал элементы, имеющиеся в природе, чтоб создать нечто, до сей поры недосягаемое для действия химических реактивов и приборов лабораторий.

— В какой-то степени вы правы, — сказал капитан, — но разве от этого я менее достоин восхищения?

— Напротив; и ни один смертный пока что не может похвалиться, что уподобился вам.

Аугуста благодарно улыбнулась мне. Мысль моя задержалась на мгновенье на этой улыбке, и капитан прочел, видно, что-то на моем лице, потому что, тоже улыбнувшись, сказал: