Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

Артур пришёл в старую школу на Бетель-стрит без пяти минут десять. Роддем, дежурный сержант, сказал ему, что дело его стоит первым в списке, и грубым жестом пропустил его в зал через вращающуюся дверь.

При входе Артура зал взволнованно загудел. Он поднял голову и увидел, что хоры битком набиты публикой; он узнал рабочих из копей, Гарри Огля, Джо Кинча, Джека Викса, нового весовщика, и ещё человек двадцать. Среди публики было много женщин с Террас и из города, — Ханна Брэйс, миссис Риди, старая Сюзен Колдер, миссис «Скорбящая». Скамья репортёров была полна.

У окна стояло два фотографа. Артур поспешно опустил глаза, с тоской убедившись, что его дело вызвало сенсацию. Его нервное возбуждение, и без того уже сильное, ещё обострилось. Он сел на отведённое ему место посреди зала и стал взволнованно теребить носовой платок. Его впечатлительную натуру всегда пугал и отталкивал мишурный блеск известности. А тут он вдруг оказался в центре внимания. Его немного знобило. Слабость была той силой, которая привела его сюда, укрепляла его решимость держаться до конца. Но отвагой он не отличался. Он ясно сознавал своё положение, враждебность толпы — и испытывал унизительную муку. Он чувствовал себя так, как будто был обыкновенным уголовным преступником.

Снова поднялось жужжание на хорах, но публику тотчас же успокоили. Из боковой двери вошли один за другим члены Трибунала, сопровождаемые Раттером и Дугласом, коренастым мужчиной с красным, изрытым оспой лицом. Роддэм из-за спины Артура скомандовал: «Встать!» — и Артур встал. Затем он поднял голову, и глаза его, словно притягиваемые магнитом, устремились на отца, который в эту минуту садился в высокое судейское кресло. Артур смотрел на него, как смотрят на судью. Он не мог отвести глаз, его опутала какая-то паутина нереального, он был словно загипнотизирован.

Баррас через стол нагнулся к капитану Дугласу. Они долго совещались, затем Дуглас с одобрительным видом кивнул головой, выпрямил плечи и резко забарабанил по столу пальцами. Последние перешёптывания на хорах и в зале замерли, воцарилась напряжённая тишина. Дуглас медленно повёл вокруг глазами цвета пушечного металла, охватив одним уверенным, зорким взглядом и публику, и представителей прессы, и Артура. Затем он посмотрел на своих товарищей за столом и заговорил громко, так, чтобы всем было слышно:

— Перед нами особенно прискорбный случай, — сказал он, — так как дело идёт о сыне нашего уважаемого председателя, который уже столько сделал для Трибунала. Факты ясны. Этот молодой человек, Артур Баррас, — совершенно лишний в «Нептуне», где он работает, и подлежит призыву на строевую службу. Не стоит повторять то, что вы все уже знаете. Но раньше чем мы приступим к разбору дела, я должен выразить своё восхищение мистером Баррасом-старшим, который с полнейшим мужеством и патриотизмом не изменил своему долгу ради естественного отцовского чувства. Полагаю, я вправе сказать, что все мы чтим и уважаем его за этот поступок.

В зале раздался взрыв аплодисментов. Его никто не пытался остановить, и когда он затих, Дуглас продолжал:

— В качестве представителя военных властей я желал бы заявить, что мы с нашей стороны готовы на компромисс в этом прискорбном и неприятном случае. Подсудимому стоит только признать, что он подлежит призыву в ряды армии, и ему всемерно пойдут навстречу в вопросах строевого учения и отправления на фронт.

Он посмотрел через зал на Артура своим суровым и пытливым взглядом. Артур облизал пересохшие губы. Он видел, что от него ждут ответа. Собравшись с силами, он сказал:

— Я отказываюсь от строевой службы.

— Ну, полноте, ведь вы не можете это говорить серьёзно?

— Я говорю серьёзно.

Произошла неощутимая заминка, атмосфера стала ещё напряжённее. Дуглас обменялся быстрым взглядом с Баррасом, как бы говоря, что он ничего больше сделать не может, а Джемс Ремедж вызывающе нагнул голову и спросил:

— Почему вы отказываетесь воевать?

Допрос начался.

Артур посмотрел на этого мясника, чья толстая шея, низкий лоб и маленькие глубоко сидящие глазки представляли собой сочетание признаков быка и свиньи.

Он ответил почти беззвучно:

— Я не хочу никого убивать.

— Говорите громче, — заорал на него Ремедж. — Вас и рядом не слышно.

Артур повторил хрипло:

— Я не хочу никого убивать.

— Но почему? — настаивал Ремедж. Он убил на своём веку множество живых тварей, и ему было непопятно такое странное миросозерцание.

— Это против моей совести.

Пауза. Затем Ремедж грубо говорит:

— Э, слишком чуткая совесть никому добра не приносит!

Тут поспешно вмешался преподобный Икох Лоу. Это был высокий, худой мужчина, с узкими ноздрями, похожий на мертвеца. Он получал маленькое жалованье, половину которого вносил Джемс Ремедж, главный прихожанин его церкви, и потому Ремедж всегда мог рассчитывать, что преподобный отец поддержит его и извинит его шуточки.

— Послушайте, — обратился он теперь к Артуру. — Вы ведь христианин, не так ли? Христианская религия не запрещает законного убиения на пользу своей родине.

— Законного убийства не существует.

Его преподобие склонил набок голову:

— Что вы хотите этим сказать?

Артур торопливо принялся объяснять:

— Я больше не признаю религии, религии в вашем смысле слова. Но вы говорите о христианстве, об учении Христа. Ну, так вот, я не могу себе представить, чтобы Иисус Христос мог взять в руки штык и воткнуть его в живот германскому солдату или английскому, всё равно. Я не могу себе представить Иисуса Христа, который стоит у английской или германской пушки и десятками уничтожает ни в чём не повинных людей.

Преподобный Лоу покраснел от ужаса. У него был невообразимо шокированный вид.

— Это богохульство, — пробурчал он, обращаясь к Ремеджу.

Но Мэрчисон не мог допустить, чтобы аргумент священника потерпел неудачу. Этот пропахший нюхательным табаком человек захотел похвастать знакомством с священным писанием. Нагнувшись вперёд, с таким же хитрым видом, с каким отвешивал полфунта ветчины, он спросил:

— Разве вы не знаете, что Иисус Христос сказал: «Око за око и зуб за зуб»?

Преподобный Лоу, видимо, почувствовал себя ещё более неловко.

— Нет, — крикнул Артур. — Никогда Иисус не говорил этого.

— Сказал, я вам говорю, — проревел Мэрчисон, — это есть в писании.

Мэрчисон победоносно откинулся на спинку стула. Вмешался Бэйтс, торговец мануфактурой. У него имелся в запасе только один-единственный вопрос, который он непременно задавал всякий раз, и теперь он почувствовал, что пришло время выступить с ним. Поглаживая свои длинные обвисшие усы, он спросил: