Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Избранные труды. Теория и история культуры
Шрифт:

631

рождается. Да и в нашем государстве, пока оно металось из стороны в сторону, пока не покончило оно со всевозможными кликами, раздорами и междоусобицами, пока на форуме не было мира, в сенате — согласия, в судьях - умеренности, пока не было почтительности к вышестоящим, чувства меры у магистратов, расцвело могучее красноречие, несомненно превосходившее современное, подобно тому, как на невозделанном поле некоторые травы разрастаются более пышно, чем на возделанном. Форума древних ораторов больше не существует, наше поприще несравненно уже, и подобно тому, как искусство врачевания менее всего применяется и менее всего совершенствуется у народов, наделенных отменных здоровьем и телесною крепостью, так и оратор пользуется наименьшим почетом и наименьшею славою там, где царят добрые нравы и где все беспрекословно повинуются воле правителя»*.

Рассмотренная

в контексте всего диалога, в контексте литературы и философии Ранней империи в целом, мысль, здесь высказанная, может быть понята как сопоставление внешней духовной активности, направленной на разрешение государственных и политических споров, и активности внутренней, предоставляющей правителю ведать государственными делами и пользующейся достигнутой общественной стабильностью для того, чтобы сосредоточиться на собственных проблемах, нравственных и творческих. Рядом с творчеством, обращенным вовне, в общество, и реализуемом в речах оратора, возникает иная перспектива — творчества, реализуемого человеком «наедине с собой» (об этом говорит в своей речи персонаж диалога по имени Матерн). Рядом с культурой слова открывается путь к культуре духа и к поэтическому творчеству, рядом с осознанной высшей ценностью красноречия — путь к осознанной высшей ценности философии.

Эту проблему в Риме — кажется, впервые — поставил Цицерон в до нас не дошедшем, но сохранившемся в многочисленных отрывках диалоге «Гортензий» (45 г. до н. э.). «Гортензия» читали Тацит и некоторые отцы церкви, читал блаженный Августин. Осознание и первая разработка поставленной здесь проблемы образует венец и итог развития античной риторической культуры. Сопоставление духовности, обращенной вовне и потому выражающей себя в слове, и иной духовности — «мысли без речи и слов без названия» (Вла-

* Все положения данного текста сосредоточены в «Диалоге» на одной странице, в параграфах 40—41 в, где они сформулированы в разных фразах, но расположенных последовательно и развивающих единую мысль. Мы позволили себе не помечать пропуски между ними.

632

димир Соловьев) — было передано Римом Европе и составило одну из вечных и узловых проблем ее культуры.

«Упадок красноречия» в Риме эпохи Ранней империи имеет значение для общего развития искусства и еще в одном отношении. Как мы видели, упадок этот столь остро переживался современниками потому, что знаменовал собой отказ от исходной функции красноречия в Древнем мире — быть искусством убеждать, обращенным на проблемы государственной жизни и политики, то есть реальным воплощением античной демократии, всегда предполагавшей разнообразие мнений, столкновения и конфликты и решение их на основе красноречивой апелляции к законам и красноречивого доказательства. С установлением фактического единодержавия такоекрасноречие неизбежно пришло в упадок, но, как вскоре выяснилось, на его месте расцветало красноречие иного типа.

В истории искусства бывает упадок, который оказывается прогрессивен с точки зрения самого искусства. В красноречии Катона Старшего или Сципионов, в красноречии II—I вв. до н. э. слово могло быть сколь угодно выразительным и красивым, оно все равно в принципе оставалось соотносительным с государственно-политической или судебно-правовой сутью дела. Res и ars сближались, но оставались каждый в своем праве; в «Гортензии» Цицерона они еще спорят на равных. В ситуации, описанной в цитированной выше отрывке из «Диалога об ораторах» Тацита, это равенство нарушалось. Сколько-нибудь важные постановления и приговоры сената, суда, Совета принцепса были чаше всего предрешены, и речь, их обосновывающая и им возражающая, в растущей мере становилась самоценным произведением искусства.Латинский язык, отражающий эту ситуацию и удовлетворявший этим требованиям, получил в исторической филологии название «серебряная латынь» в отличие от языка Цицерона, Ливия или Вергилия, ораторов и поэтов конца республики — начала империи, прозванного «золотой латынью».

Художественный идеал в словесности «золотого века» заключался в преодолении субъективности автора; слог должен был «течь единым потоком, ничем не проявляясь, кроме легкости: разве что вплетет, как в венок, несколько бутонов, приукрашивая речь скромным Убранством слов и мыслей» (Цицерон.Оратор, 21). Главным в словесности «серебряного века» стало, напротив того, субъективное начало. Собственно художественный момент заключался теперь в обилии и остроте запоминающихся

сентенций, в разнообразии выбранных тем — от громозвучного повествования о великих исторических событиях до изящной бытовой зарисовки, в ритмической организации текста, в эффектности, неожиданности и необычности

633

словесной формы, найденной автором, — не только в судебном или политическом красноречии, но и у поэтов, историков, философов. Здесь, как и в «золотом веке», принцип, найденный в ораторской речи, стал определяющим в словесном творчестве вообще.

Среди авторов «серебряного века» в истории литературы наибольшую известность получили философ Сенека (4 г. до н. э. — 65 г. до н. э.), историк Тацит (ок. 58 — после 117), эпистолограф Плиний Младший (62 — после 111 г. до н. э.). Менее знакомы современному читателю поэты, хотя именно в их творчестве принципы «серебряной латыни» нашли себе наиболее яркое выражение. Назовем нескольких наиболее характерных: Силий Италик (26—111 гг. до н. э., единственное сохранившееся произведение — поэма «Пуническая война»), Папиний Стаций (40—96, автор эпических поэм «Ахиллеида» (сохранились две первых песни) и «Фи-ваида», наиболее известен сборником стихотворений «Сады»), Валерий Марциал (ок. 40 — ок. 104, автор собрания эпиграмм в 14 книгах), Валерий Флакк (ок. 70? — ок. 90?, до нас дошла (не полностью) его эпическая поэма «Аргонавтика»), Юний Ювенал (между 60 и 70 — после 128 г. до н. э., единственное дошедшее до наших дней произведение — собрание 16 сатир (две последних сохранились не полностью). Несколько примеров — поневоле выборочных и кратких — позволят составить некоторое впечатление о словесности этой эпохи и ее чертах, отмеченных выше.

Сенека. О блаженной жизни, 9.«Тараны расшатывают стены, иони рассыпаются в прах перед полководцем, разрушителем стольких городов, подкопы колеблют высокие башни, и они оседают в открывшиеся под ними ямы, по насыпям можно уже пройти на самый верх укреплений; — но нет в военном искусстве приемов, способных поколебать крепость человеческого духа».

Тацит. История. 1, 2. «Яприступаю к рассказу о временах, исполненных несчастий, изобилующих жестокими битвами, смутами и распрями, о временах диких и неистовых даже в мирную пору. <…> На Италию обрушиваются беды, каких она не знала никогда или не видела с незапамятных времен: цветущие побережья Кампании где затоплены морем, где погребены под лавой и пеплом. Рим опустошают пожары, в которых гибнут древние храмы, выгорел Капитолий, подожженный руками граждан. Поруганы древние обряды, осквернены брачные узы; море покрыто кораблями, увозящими в изгнание осужденных, утесы запятнаны кровью убитых. Еще худшая жестокость бушует в самом

634

Риме, — все вменяется в преступление: знатность, богатство, почетные должности, которые человек занимал или от которых он отказался, и неминуемая гибель вознаграждает добродетель. <…> Не только на людей обрушились бесчисленные бедствия, небо и земля были полны чудесных явлений: вещая судьбу, сверкали молнии и знамения - радостные и печальные, смутные и ясные -предрекали будущее. Словом, никогда еще боги не давали римскому народу более очевидных и более ужасных доказательств того, что их дело — не заботиться о людях, а карать их».

Марциал . ЭпиграммыX, 48.

Восемь часов возвещают жрецы фаросской Телицы,

И копьеносцев идет новый сменить караул.

В термах приятно теперь, а в час предыдущий там слишком

Душно бывает, а в шесть — в бане Нерона жара.

Стелла, Каний, Непот, Цериалий, Флакк, вы идете?

Ложе мое для семи, шесть нас, да Лупа прибавь.

Ключница мальв принесла, что тугой облегчают желудок,

И всевозможных приправ из огородов моих…

Ломтики будут яиц к лацерте, приправленной рутой,

Будет рассол из тунцов с выменем подан свиным.

Это закуска. Обед будет скромный сразу нам подан:

Будет козленок у нас, волком зарезанный злым,

И колбаса, что ножом слуге не приходится резать,

Поделиться с друзьями: