Избранные труды. Теория и история культуры
Шрифт:
656
пространства живут столь же императивные этика и эстетика пространства, распахнутого в мир, неуклонно расширяющегося, безграничного, а вместе с ними все более властно пробуждается в человеке потребность в духовной самостоятельности, потребность не исчерпываться принадлежностью к тесному местному коллективу. Пока Рим оставался гражданской общиной, пусть уже не в государственно-политической реальности, но в генетической памяти, социальной психологии и системе ценностей, оба импульса напряженно взаимодействовали, то примиряясь, то в большинстве случаев вступая в конфликт, но лишь редко и ненадолго создавая вокруг человека относительно гармоничную среду, где потребность в тесноте и потребность в просторе уравновешивали друг друга. В открытом пространстве как таковом для римлянина всегда оставалось нечто неуютное, «не наше», откуда хотелось поскорее вернуться «к себе». А вернувшись, ему все сильнее хотелось вновь ощутить себя гражданином открытой, космополитической мировой державы, оказаться в среде обновляющейся, пусть уже и не до конца «нашей».
Римская архитектура
В предыдущем очерке мы выяснили, что на протяжении нескольких веков многоквартирный дом — инсула — не был принципиально противоположен особняку, домусу. Не был противоположен архитектурно, ибо и особняк, как и инсула, представляли собой собрание разнородных и часто «разносемейных» помещений; в то же время особняк и инсула при всей своей противоположности друг другу - социально-психологической и культурной — не были друг другу противоположны, так сказать, метафизически, макроисторически, ибо оба являлись равновесной формой поименованных магистральных тенденций римского переживания
657
пространства — тенденции сжатия и тенденции расширения. На протяжении настоящих заметок мы неоднократно были вынуждены обращать внимание на то, что подобное равновесие не означало гармонии. Жизнь в инсуле была раздельной, сосредоточенной в разных комнатах или квартирах и в то же время вопреки этому — публичной. Чем дальше, тем больше раздельность и публичность переставали переживаться как единство, путались, друг другу мешали, раздражали, а потому и указанное взаимодействие сжатия и распространения чем дальше, тем больше проявлялось здесь - и не только здесь — не по-старому, патриархально, а шумно, скандально, неуютно.
К 60-м годам I в. относится роман Петрония Арбитра, известный под названием «Сатирикон». В основе сюжета — похождения нескольких авантюристов в городках Южной Италии. В одном таком городке они поселяются в инсуле, где поведение персонажа немедленно становится известным всему населению дома, а в комнате другого преспокойно появляются посторонние, которых никто не звал. Сатиры Ювенала писались в начале II в., но действительность, в них отраженная, - это действительность Рима середины предшествующего столетия. Жизнь в инсуле предстает здесь как сущий ад. В каморке под крышей живет некий, как мы бы сейчас сказали, интеллигент:
Шесть горшков на столе, да внизу еще маленький кубок,
Там же под мрамор доски завалилась фигурка Хирона,
Старый ларь бережет сочинения греков на свитках
(Мыши-невежды грызут эти дивные стихотворения).
(Сатира III, стихи 204-207)
Пронзительная деталь. Хирон — кентавр, единственный среди кентавров воплощение справедливости, доброты и благочестия, по первоначальной версии мифа— врач и воспитатель главного греческого героя Ахилла. Его качества здесь явно проецируются на жильца комнаты. При этом статуэтка использовалась в качестве подпорки обветшавшей столешницы.
Инсула, где ютился обладатель фигурки Хирона, сгорела, и он из бедняка стал нищим. Пожар - бич и спутник жизни в инсулах. Владелец жалеет средства на ремонт, и инсулы постоянно обрушиваются и горят:
мы населяем столицу
Всю среди тонких подпор, которыми держит обвалы
658
Домоправитель: прикрыв зияние трещин давнишних,
Нам предлагает спокойно спать в нависших руинах.
(Там же, стихи 193—196)
Обе приведенные характеристики жизни в инсулах не случайно относятся к середине I в. Чем дальше уходили в прошлое практические, конкретные, жизненные формы общинного бытия, тем более искусственным, не соответствующим изменившимся потребностям оказывался исконный римский принцип тесноты. Архитектура ждала коренных перемен, и они наступили.
После грандиозного пожара 64 г., который уничтожил большую часть Рима и особенно губительно сказался на его историческом центре, были установлены новые правила городской планировки и строительства. Они отвечали давно назревшей потребности — и общекультурной, и производственной — и потому были быстро восприняты архитектурной практикой, вступившей отныне в период коренной перестройки, настолько коренной, что ее не без основания часто называют римской архитектурной революцией. Вот как описал ее главные черты историк Корнелий Тацит, который если и не присутствовал при ее начале в Риме, то, бесспорно, был свидетелем позднейших ее фаз: «Территория города в дальнейшем застроилась не так скученно и беспорядочно, как после сожжения Рима галлами (в 390 г. до н. э. — Т.К.),а с точно отмеренными кварталами и широкими улицами между ними,
причем была ограничена высота зданий, дворы не застраивались и перед фасадами доходных домов возводились скрывавшие их портики. Сами здания приказано было возводить до определенной высоты, без применения бревен, сплошь из габийского или альбанского туфа, ибо этот камень огнеупорен. И, наконец, было запрещено возводить дома с общими стенами, но всякому зданию надлежало быть наглухо отгороженным от соседнего. Все эти меры, принятые для общей пользы, послужили вместе с тем и к украшению города. Впрочем, некоторые считали, что в своем прежнем виде он был благоприятнее для здоровья, так как узкие улицы и высокие здания оберегали его от лучей палящего солнца; а теперь открытые и лишенные тени просторы накалившись, обдают нестерпимым жаром» (Тацит.Анналы. Кн. 15, гл. 43. Пер. А.С. Бобовича). (Мы позволили себе опустить пассажи, для нашей темы несущественные, и не затруднять читателя отмечающими их многоточиями.– Г.К.)
Архитектурная революция I в. знаменовала коренной перелом не только в строительной практике, не только во всей эстетике жилой среды, но и в стоявшем за такой практикой и за такой эс-
659
тетикой переживании пространства, а это означало, в свою очередь, перелом в переживании действительности, общественной и культурной. Более или менее полное представление о пережитом переломе и всех его обертонах дает Остия — городок неподалеку от Рима, столетиями игравший роль морского порта столицы, легендарное место высадки легендарного основателя Рима Энея.
Инсулы в Остии сохранились, но что же это стали за инсулы! «Они, — говорится в современной монографии по римской архитектуре, - гораздо больше напоминают нынешние итальянские палаццо». В известном смысле это действительно так. Вы идете по центральной улице городка, прошли мимо театра, миновали просторные склады зерна и оказались рядом с инсулой, которую археологи нарекли Домом Дианы (по изображению Дианы-охотницы в одной из комнат первого этажа). Среди археологов, раскапывавших Помпеи, а позже Стабии и Геркуланум, принято присваивать обнаруженным римским домам условные наименования. Они происходят либо от сохранившегося в самом доме имени одного из владельцев (Дом Пансы или Дом Виттиев в Помпеях), либо от деталей, указывавших на их профессию (Дом хирурга — один из старейших помпейских домов), от найденного здесь примечательного произведения искусства, отличающего данный дом от прочих (Дом Фавна или Дом резных капителей), и от других более или менее случайных обстоятельств. По расчетам археологов первоначальная высота здания, отстроенного в 130—140-е годы, составляла 18 метров (предел для жилого здания согласно правилам, принятым после «архитектурной революции»), то есть дом в римские времена был трех- или скорее четырехэтажным. Главное впечатление, которое он оставляет, — просторность, простота, массивная ясность. Высокие окна первого этажа, через которые можно было и войти в прилегающее помещение, перемежаются еще более высокими входными проемами с арочным завершением. Окна второго этажа поменьше, над ними - широкий карниз, оставшийся от проходившего по всему периметру здания балкона. Комнаты здесь значительно просторнее, чем на первом этаже, над ними, на третьем и, насколько можно судить, на четвертом — еще просторнее. Это настоящие первоклассные квартиры. Некоторые исследователи считали, что их площадь была более 200 квадратных метров. Дом Дианы - не исключение. Если пройти сотню метров дальше к морю, мы окажемся перед так называемым «Домом возничих». Это тот же тип жилого здания и отстроенный примерно в те же годы, что Дом Дианы, но еще более просторный, комфортабель-
660
ный, «цивилизованный». Чего стоит один его внутренний двор, окруженный двухэтажным портиком!
Мы не зря сказали, что уподобление таких инсул итальянским палаццо XIX—XX вв. верно, но верно лишь отчасти. Самое удивительное в остийской архитектуре II в. в том, что породившая ее римская архитектурная революция предстает здесь действительно как революция, но при этом как революция именно римская. Она уничтожила жилые муравейники республиканского Рима, но пока еще не уничтожила саму плотность городской среды. Общинное, полисное, мироощущение перестало прямо, практически обусловливать малые размеры отдельных ячеек жилой среды, но оно сохранилось, если можно так выразиться, как метафизическая, экзистенциальная норма. В Доме Дианы квартиры огромны, огромны окна, так что комнаты, наверное, с утра наполнялись светом и воздухом. Но непосредственно открывавшиеся на улицу помещения первого этажа по-прежнему сдавались под таберны (мастерские и лавки), и семьи арендаторов по-прежнему жили тут же на антресолях. Здесь немыслимы ситуации вроде тех, что так характерны для старых районов Помпеи (VI и VII по счету археологов), где в одном небольшом доме умещались и несколько семей, и публичный дом, и склад, и мастерская. Но напротив Дома Дианы, через проулок, помещался термополиум — харчевня, уже цивилизованная, просторная, с несколькими залами, но ведь поведение и крики разгоряченных напитками посетителей и запахи непрерывно готовившейся пищи никак измениться не могли. Судя по всему, обитателей фешенебельного дома это нимало не смущало. Дом возничих еще более роскошен и просторен, он в состоянии обеспечить жильцам полную privacy, но privacy, по-видимому, никому не нужна, а может быть, и неприятна: в единый комплекс с домом входят митреум (святилище восточного бога Митры), традиционно римский храм, термы и еще один многоквартирный дом. Это уже Рим Антонинов, греко-римского синкретизма, вызревающего и все яснее себя выражающего христианства. Но еще Рим. Дальнейшее движение вело за его духовные пределы.