Издалека (Ралион 4)
Шрифт:
В руках Унэна появилась диаграмма, которую он срисовал с Плиты Тангхро.
Монах принялся рассматривать пятна, отдалённо напоминавшие те, что он только что видел. Только выполненные в виде слабо заметных контуров, наспех и, вероятнее всего, не вполне точно.
Охранник вытаращил глаза на позднего посетителя, который явно не входил в двери, но, несомненно, намерен из них выйти.
— У меня идея, — радостно заключил монах. — Идём в Парк Времени, назад к Плите. Мне кажется, что там мы сможем найти…
Охранник, уже спешивший в странной парочке, застыл, как громом поражённый: едва посетитель
При этом раздался звук, который издаёт взлетающая стая крупных птиц.
Это ни в какие ворота не лезло! Применение магии в пределах городской черты строжайше запрещено! Вызвав помощника, охранник быстро вернулся на пост и поднял тревогу.
Втайне он надеялся, что это окажутся грабители. Был случай, говорят, одного очень дерзкого ограбления, когда преступник — кстати, немного похожий на этого несуразного монаха — возник из ниоткуда, схватил мешок с драгоценностями и был таков. Хорошо ещё, что поймали в конце концов…
Охранника ожидало серьёзное разочарование. Когда ректора второй раз за ночь вытаскивали из постели, он становился не просто злым, но смертельно опасным.
— Я же просил тебя не пользоваться Крыльями, — проворчал монах, когда тьма расступилась, и величественный пейзаж Парка предстал перед ними во всей красе. — Один раз я уже влип из–за них, хватит.
— Но я не пользовался ими, — удивился флосс и монах заметил, что тот какое–то время держал крылья сложенными в один из священных жестов. — Неужели ты ещё не понял?
— Что? — монах начал понимать, но Шассим сказал это первым.
— Это дар Вестницы, — терпеливо объяснил Шассим. — Право же, Сунь, нельзя быть настолько невнимательным. Ты — первый, кого потеряли Крылья за огромный промежуток времени. Возможно — ты такой один. Что, по–твоему, должна была сделать богиня?
Монаху не терпелось сказать, что боги в большинстве своём не очень–то совестливы, но вовремя прикусил язык. У флосса понятия о чувстве юмора были иными, и вовсе незачем рисковать его расположением.
— Ясно, — смущённо произнёс он (в надежде, что флосс примет смущение за чистую монету). — Что ж, польщён. Но… неужели теперь я всегда буду путешествовать вот так, мгновенно?
— А тебе это не нравится? — поразился флосс.
— Нравится, конечно, — монах задумчиво опустился перед Плитой на колени — так же, как и в прошлый раз. — Но двигаться время от времени тоже полезно.
Флосс издал звук, равнозначный человеческому фырканью.
— Попроси её об этом сам, — посоветовал он ироническим голосом. — Меня удивляет, что ты так спокойно воспринял этот подарок. Прежде никто из…
— Верю, верю, — прервал его Унэн. — Верю. Но… не слишком ли много внимания моей скромной персоне? Впрочем, пусть будет так. Просто теперь я всё время буду чувствовать себя в долгу.
Флосс встопорщил перья и отвернулся. Его этот разговор явно не забавлял.
— Итак, — проворчал монах, расстилая на Плите свой листок — так, как он лежал в тот вечер (если Унэн ничего не перепутал). — Теперь мне нужна карта всего Ралиона. Что посоветуешь, Шассим?
— Попроси об этом Плиту, — было ответом и флосс,
неожиданно снявшись с его спины, быстро и бесшумно исчез в чёрном безоблачном небе.Вот те раз! Обиделся он, что ли?
Долго монах раздумывать не стал. Вполне возможно, что Таменхи сейчас где–то поблизости, а встреча с ним нежелательна.
— Покажи мне карту Ралиона, — приказал монах, опуская обе ладони на прохладную выщербленную поверхность, и Плита осветилась изнутри.
Вокруг царила непроницаемая мгла.
Вначале была пустота; но пустота неоднородная. Иногда она была неосязаемой и неощутимой; иногда, казалось, за ней скрывается нечто вещественное. Впрочем, «казалось» — не самое удачное слово. Некому было испытывать какие–либо ощущения, хотя кто–то, несомненно, находился в центре этой пустоты.
Первым родилось ощущение времени.
То, что каждый следующий миг чем–то отличается от предыдущего; то, что можно отличить миг грядущий от мига текущего.
Затем пришло ощущение безбрежного пространства; пространства без конца и без начала; столь невообразимо огромного, что вечности не хватило бы на то, чтобы пересечь его.
Затем проснулись органы чувств. Ничего хорошего это не принесло; вокруг не было луча света, который можно увидеть; звука, который можно услышать; запаха, который можно почуять. Однако, неожиданно некто, находившийся посреди бесконечности, осознал, что есть верх и есть низ.
А затем пришёл страх.
Страх того, что всю будущую вечность придётся провести в этом пространстве, лишённом чего бы то ни было, не имея возможности ни забыться, ни пошевелиться — потому что у осознавшего себя не было ни рук, ни ног. Во всяком случае, ничто не менялось, когда неизвестный пытался сдвинуться с места.
Или же то место, куда он двигался, ничем не отличалось от того места, откуда он начал движение. Страх затопил всё существо. «Не хочу вечности!» — кричало оно. Небытие казалось намного лучше того существования, которое обрушилось на неведомо где стоявшего, но как вернуться в небытие?
Ему показалось, что он побежал. Двигаться было очень трудно; ничто не возвещало о том, что он вообще куда–то движется — да возможно, что так оно и было. Однако прошёл неопределённо долгий период времени, и вселенная изменилось вокруг бегущего.
Где–то рядом была уже не пустота. Вернее, не та пустота. Иная. Проницаемая, конечная, ведущая туда, где нет этой страшной черноты.
«Туда!» — воскликнуло ликующее сознание… но в последний момент что–то остановило его. Посторонняя мысль, грубо ворвавшаяся откуда–то извне, оттеснила прочь скудные ощущения об окружающем мире (настолько скудные, что не нашлось бы слов, чтобы правильно их описать).
«Я — Норруан», упало откуда–то сверху. Ошеломлённое сознание повторило эти бессмысленные слова. «Я». «Норруан». Что значили эти слова? Ровным счётом ничего. Не стоит задумываться над ними — вперёд, туда, где кончается жуткое однообразие!
«Я знаю своё имя», прозвучало вновь. Был ли это чужой голос или же слова — которым ещё не было имени — сами собой возникли в сознании замершего? Трудно сказать; в тот момент некому было думать над этим, а в следующий момент всё изменилось.
Явился свет.