Изгнание из рая

— Все того же гоголевского героя, к которому примазывается Пшонь.

— Тот, может, и не совсем, а этот настоящий негодяй, это я тебе, Гриша, точно говорю! Нас уже всех домучивает до ручки! Выдумал знаешь что? Стенгазету выпускать у нас дома. Расписал для нас всех распорядок дел и обязанностей. Не привезу ему поллитровку — сразу статья в стенгазете: «До каких пор Рекордист не будет выполнять своих обязанностей?» Мать не угодит ему с закуской — протягивает и мать. У отца зачем-то требовал банку фосфида цинка, а отец не дал, боялся, чтобы не отравил и людей, и скотину. Он на него накатал фельетон под заголовком: «Кто разбазаривает ядохимикаты?» Слыхал такое? А как мотается по Веселоярску? Ты думаешь, он только пьет и спит, и больше ничего? Кики-брики! Вынюхивает все, как ищейка, и все в свой блокнотище заносит да усами шевелит, как лазерами: «Они у меня запрыгают, как карасики на сковородке!» И каждый день катает по десятку конвертов, а потом ко мне: «Вези в район!» — чтобы, значит, не на нашей почте опускать письма, а там. Трижды даже в область его возил. Обписывает наш Веселоярск с ног до головы!

— Ну-ну, — весь напрягшись, тихо промолвил Гриша, — такие вещи без доказательств… Сам знаешь, чем это кончается…

— Кики-брики, доказательства! Да я бензина на него израсходовал целую цистерну — чем тебе не доказательства! Если же хочешь, можешь убедиться. Видел: в райцентре строят японскую бензозаправку? Бензиновые емкости вверху, а в машины течет по шлангам вниз. Ну, едем там с Пшонем, он и въелся: «А это что?» Я говорю: «Для заправки». — «Для какой?» Меня и толкнуло под бок. Говорю: «Ясно, для какой: для заправки трудящихся. Внизу там столики поставят, к каждому столику сверху от цистерн по два шлангаводкопровод и пивопровод. И краники. Садятся дядьки, откручивают краники и пьют от пуза. Бригадным методом». И этот алкоголик в демагогию: «А борьба с алкоголизмом?» — «Борьба борьбой, — говорю, — а передовиков ведь надо как-то поощрять». Ну тут он зашипел от злости: «Я это так не оставлю! Они у меня запрыгают на сковороде, я им покажу!»

Гриша слушал и весь цепенел. Почему же на них нашло такое ослепление? Разве не видели сразу, какой никчемный человек свалился на Веселоярск, разве не слышали его угроз, не видели блокнота, не обратили внимания на присказку про «карасиков»?

Но одновременно он и не знал: верить или не верить Рекорде? Не слишком ли все просто и легко открылось? Где доказательства? Кто подтвердит?

— Значит, так, — сказал он Рекорде, — справку для магазина мы можем дать не тебе, потому что ты действительно тунеядец, а твоему отцу, честному труженику. Так и передай Ивану Ивановичу. А ты подумай о трудоустройстве, потому что до сих пор мы на твои выходки смотрели сквозь пальцы, но пальцев уже не хватает. Понял?

— Да кики-брики!

— Вы слышали, что он сказал? — спросил Гриша Ганну Афанасьевну, когда за Рекордей закрылись двери.

— Слышала.

— И что бы вы посоветовали?

— Надо рассказать Свиридону Карповичу. Да и Зиньке Федоровне, и директору школы, и Грицко Грицковичу — как секретарю парторганизации. Это же такой позор и такая напасть для Веселоярска.

Гриша пригласил Свиридона Карповича, рассказал ему обо всем, что они слышали с Ганной Афанасьевной от Рекорди.

— Что теперь делать?

— Не скакать, говорится-молвится, прежде отца в петлю, — рассудительно произнес Вновьизбрать, — с бухты-барахты ни на кого нельзя…

— Да я тоже так думаю. А что, если позвонить Крикливцу? Не было ли у них еще проверки по этой японской бензозаправке?

— И звонить не надо, потому что он сам недавно смеялся. Говорит, подскочили и туда: где тут водкопроводы для водкопоглотителей?

— Выходит, так оно и есть?

— Выходит или не выходит, а ты, говорится-молвится, собирай на завтра уважаемых людей да вместе и подумаем.

ДИНОЗАВРИЯ-1

Собирались уже после работы, рассаживались, курили, беседовали, посмеивались. Пока человечество умеет смеяться, оно не погибнет.

Разумеется, намного приятнее было когда-то еще карпояровцам собираться для обсуждения макета нового села, которое теперь расцвело, прославилось на весь мир Веселоярском, но общественные дела — приятные или не очень приятные — потому и называются общественными, чтобы их решали коллективно, то есть сообща.

Поэтому собирались дружно, охотно и ответственно.

Деды появились первыми, как легкоатлеты-рекордсмены. Пока там ученые еще только обещают, будто в двухтысячном году семидесятилетние будут подпрыгивать как двадцатилетние, а столетние — как тридцатилетние, в Веселоярске давно уже наступил этот золотой век, что могли бы со всей ответственностью засвидетельствовать и дед Левенец, и дед Утюжок, и старый Самусь, да и сам Свиридон Карпович, которого, правда, звали еще дядькой, но это следовало объяснить разве лишь инерцией человеческого мышления, потому что по возрасту он давно уже принадлежал к дедовской категории.

У деда Утюжка давненько не было таких слушателей, как вот здесь, поэтому он поскорее принялся рассказывать о своих военных подвигах.

— Вы же все знаете, как я хвашистского хвельдмаршала утопил и как мне была за это благодарность от самого Верховного, — причмокивал он перед своими одногодками и перед подрастающим поколением, которое возглавляла секретарь комсомольской организации заведующая библиотекой Тоня. — Ну, утопил так утопил, а оккупация же еще, стало быть, не кончилась! И нужно держать ухо востро! Сижу как-то ночью, а двери вдруг — скрип! — и входят, стало быть, хлопцы! Двое, а может, трое, а может, и больше. И говорят: эт вы, значит, дедушка, утопили и не дали вынырнуть? А кто бы, говорю, еще такое сделал? Если так, то вот вам от нас задание. Какое задание, не говорят, а я и не допытываюсь, потому что уже вижу: наши хлопцы, партизаны. Даем вам, говорят, дедушка, пулемет страшной силы, а к нему вороную кобылу страшной скорости, а когда тронется лед, то еще лодку дадим, о которой страшно и подумать. А все это для того, чтобы пробиться в район и вызволить оттуда раненого геройского партизана копитана Ивана Ивановича.

Хорошо, говорю хлопцам, идите и будьте спокойны. И, значит, пулемет спрятал в солому, лодку прикрыл камышом, а кобылу запряг в санки — и айда в район! Уже из села выскакивал и наверняка долетел бы и вызволил копитана Иванова, потому что кобыла бежит — в снег не проваливается, будто на крыльях, будто это и не кобыла, а вертолет. И тут вдруг кто-то — то ли из Щусей, то ли из Самусей, то ли леший его знает кто, из-за тына меня чем-то острым в колено — штрык! Я — в сугроб, кобыла хвост на бок и наутек, а меня в больницу, как раненого, и гестапо вокруг так и шипит!

— А в сорок шестом ты приходил в сельсовет и жаловался, что тебя Щусев Полкан за ногу укусил? — прервал этот гармонический рассказ дядька Вновьизбрать.

— Это для маскировки, — не растерялся дед Утюжок. — Потому что война закончилась, а у меня шрам. Думаю: увидят, начнут приставать, допытываться, чтобы я свое геройство раскрыл, а я человек простой. Зачем оно мне все? Теперь же, когда прошло столько годов, могу и раскрыть. Срок давности прошел? Это вам и районный прокурор скажет, что прошел. Копитана Иванова я тогда не спас из-за своего ранения. Забрал его проклятый фашист, и теперь доблестный копитан в раю. А я пока выбрался из больницы, уже и конец войне наступил. Не было бы конца, я бы им показал! Пулемет какой у меня был? В танк ударишь — одни лишь брызги остаются. По рельсам секанешь — вдребезги! А лодка какая! По Днепру от Киева до Херсона если бы промчался, все мосты снесла бы! И никто бы меня не увидел и не услышал! А уж кобыла! Хвастают теперь: ракеты, ракеты! Куда тем ракетам до партизанской кобылы!

— Где же она? — спросил кто-то из молодых и неопытных.

— А я подарил ее. Для нашего маршала. Как проходили через село наши части, позвал я адъютанта, говорю ему: так, мол, и так. Бери и веди через все дороги, переправы и фронты и говори: кобыла для маршала! И все будет расступаться перед тобой, как сон перед травой!

— Может, и на Параде Победы эта кобыла была? — снова спросил кто-то из молодых.

— Могла быть! Телевизора у меня тогда еще не было, не видел я, но думаю, что действительно она! Жаль, не успел я к кобыле еще воза прицепить. Тут вот бегают молодые следопыты, все интересуются, расскажи им да покажи. А я им и говорю: а слыхали вы, что возле нашего села есть Мазепин яр? Не слыхали и не знают. Потому что в яру лисицы водятся, туда никто и ногой. Ну, а что мне лисицы после моего геройского прошлого? Я туда, пошел, побродил, а в кустах, весь уже мохом оброс — деревянный Мазепин воз! Все деревянное, никакой тебе железяки, а попытался я сдвинуть его с места — стоит как вкопанный! Я тут тревогу, приехали товарищи из области — не могут сдвинуть с места! Даем телеграмму в столицу, приезжают оттуда, берут технику, туда-сюда, — и что ж вы думаете? Мазепин воз весь деревянный, а втулки в колесах — из чистого золота! И дышло золотое, и розворы [14] тоже золотые! Три тонны золота — слыхали такое?

14

Розвора — шест для удлинения воза.