Изгой

Он подождал, свесив голову, пока рана перестанет кровоточить, потом промыл ее холодной водой и вернулся в свою комнату, чтобы попытаться там найти что-нибудь, чем можно было это прикрыть.

Сейчас он чувствовал себя жалким, маленьким и глупым. «Что за идиотский, сумасшедший поступок! — думал он. — Если они узнают об этом, они засадят меня в спецшколу, они упекут меня в психушку…»

Он нашел школьную рубашку с чернильным пятном на рукаве, разорвал ее на полоски и перевязал себе руку. Сделать это было непросто, и ему пришлось использовать зубы, чтобы затянуть узел, но с повязкой ему стало лучше, хлопчатобумажная ткань сжимала руку туго и надежно. Он опустил рукав и застегнул его, затем улегся на кровать и попытался разобраться с мыслями.

Он не привык ложиться поздно, к тому же со вчерашнего завтрака он ничего не ел. Его сознание безмолвствовало. Рука под повязкой из разорванной рубашки начала чесаться и болеть. Сконцентрировавшись на этом, он ждал, когда Элис позовет его обедать, но она так и не позвала. Она постучала в его дверь и вошла, прежде чем он успел сесть, но потом он все-таки сел, прислонившись к спинке кровати, и посмотрел на нее.

— Ты в порядке? — спросила она.

Льюис подумал, что не считает себя в порядке ни в каком смысле. Но кивнул. Она выглядела очень нервной и явно хотела ему как-то угодить, но не знала как. Она остановилась на пороге комнаты.

— Льюис… Может быть, это из-за того, что я сделала что-то не так?

Он подумал и решил, что вопрос этот очень глупый.

— Может, я чем-то обидела тебя? Знаешь, я ведь хочу тебе только добра.

Она делала то, что делала всегда. Ожидалось, что он должен пожалеть ее, сказать, что это не ее вина. Ей хотелось, чтобы виноватым остался он, а она была бы оправдана. Большую часть времени он мог просто игнорировать ее, но когда она делала такое лицо, он проявлял слабость: даже зная, что она принуждает его к этому, он все равно не мог ее не пожалеть. Он старался придумать, как лучше всего заставить ее замолчать, — пожалуй, дать ей то, что она просит, не анализируя причины и следствия.

— Я голоден, — сказал он.

Она улыбнулась ему. Она почувствовала такое облегчение, что улыбнулась ему широко.

— Как раз время обеда, — сказала она.

Глава 5

То, что он взял отцовскую бритву и порезал ею свою руку, напугало его. Он пообещал себе больше никогда так не делать. Его беспокоило, что ему было так хорошо, когда он делал это; он понимал, что это крайность и намного хуже всего, что он делал до сих пор; но это сработало, он получил облегчение, и больше всего его пугал именно сам этот порыв. Как можно не сделать то, что, как ты знаешь, поможет тебе? Как удержать себя от совершения дурного поступка, если он всего лишь причиняет боль?

Он решил никогда больше не резать себя, но все равно порезал. Второй раз он сделал это примерно через месяц, когда его рука уже зажила, а затем снова повторил это же еще через несколько дней. Потом он перестал считать. В школе он об этом не думал, но дома его ждала бритва в ванной комнате, аккуратно сложенная, она притягивала его к себе. После того как он резал себя, он должен был все убрать, очень тщательно, чтобы никто не узнал. У него сложился свой ритуал. В раковине не должно было остаться следов крови, бритву следовало положить точно на место. Каждый раз, когда он делал это, облегчение становилось все более мощным, а угрызения совести потом — все более глубокими. Это вошло в привычку, стало нормальным, а острые ощущения, ритуал и раскаяние тоже превратились в норму.

У него до следующих каникул не было возможности выбраться в Лондон, страх перед отцом удерживал его, но Льюис весь длинный весенний семестр хранил воспоминание о прижимавшейся к нему Джини, Он был в школе, он опять был ребенком, но помнил, что он обнимал Джини, целовал ее и тогда себя ребенком не чувствовал. Он связывал с нею все свои желания и надежды, и даже отец не мог изменить это.

Он незаметно выскользнул из дома в последнюю субботу каникул. До клуба он добрался задолго до его открытия и, чтобы скоротать время, зашел в паб. Он взял выпивку и сел со своим стаканом в углу. Паб весь пропах пивом, окна были очень грязные, а красные скамьи покрыты пятнами. Двое стариков рядом с ним разговаривали о собаках.

Выпивка не успокоила его, как это происходило обычно, он был возбужден и напуган предстоящей встречей с Джини и злился на себя за то, что пошел на это. Он выпил еще немного, после чего пошел к клубу и постучал, но ему никто не открыл и это разозлило его так, что, когда он принялся молотить в дверь, уже не чувствовал боли.

— Эй, парень! Ты, кажется, Льюис? Помнишь меня?

Льюис обернулся. Это был бармен Джек. Он стоял позади него, и Льюис его сразу не заметил. Какое-то время он вглядывался в бармена.

— Джек…

— Верно, Джек. Пойдем-ка, парень, со мной.

Джек повел его в кафе, купил ему пирог и чай, а сам принялся курить самокрутку и болтать с официанткой о полиции, лицензиях и облавах в знакомых им обоим местах. На куске пирога был толстый блестящий слой коричневой глазури, чай тоже был коричневым и очень крепким. Льюис положил в него сахар и выпил, хотя чай был таким горячим, что обжигал язык. Когда он закончил, Джек пододвинул к нему через стол свою жестянку с табаком, но Льюис отрицательно покачал головой.

— Ты пришел к Джини?

Льюис кивнул. Джек взял свою шляпу и некоторое время изучал тесьму от пота на внутренней ее стороне.

— Где твой дом, Льюис?

У Льюиса появилось ощущение, что сейчас ему прочтут лекцию. Взгляд у Джека был такой, какой иногда бывает у учителей. Льюис был ему благодарен, но не хотел с ним ничего обсуждать.

— А где дом, который ты считаешь своим? — в свою очередь спросил он.

Джек понимающе кивнул.

— У меня есть квартира — это тут, неподалеку, я делю ее с одним парнем, — сказал он, а потом добавил: — Ямайка.

У Льюиса перед глазами возникла смутная картинка из школьного географического атласа — крошечные острова на бумажном синем море.

— Льюис… Ты кажешься мне мальчиком, который попал в беду.

С этим трудно было спорить, но и сказать тоже было нечего.

— Когда она придет?

Джек улыбнулся.

— Джини любит доставлять себе удовольствие. Пойдем со мной обратно, мне нужно кое-что получить. И ты можешь мне помочь.

Джек стоял на тротуаре и подавал коробки стоявшему в подвале Льюису, который принимал их и складывал. Ему было жарко, и он на время работы снял рубашку, потому что другой рубашки на вечер у него не было. Джек сверху заглянул к нему. Начался дождь, и он вымок, снимая коробки с грузовика. Он засмеялся:

— Этот пот крепостью сорок градусов, парень!

Потом Джек показал ему, где можно помыться; Льюис снова надел рубашку, и они уселись в офисе, чтобы «немного передохнуть», а чуть позже Джек принялся вслух пересчитывать кассу в баре, пока старик-уборщик подметал пол.

Клуб открылся и начал медленно заполняться посетителями, а Льюис сидел в баре и ждал Джини. В ожидании ее он не сводил глаз с лестницы. Джек рассказывал ему о трубаче, который будет сегодня играть, о том, как им удалось договориться с ним, и Льюису было интересно и радостно слышать это, но ему казалось, что он ждет уже слишком долго. Этим вечером здесь было очень оживленно, и суета, полумрак и дым, казалось, давили на него. Джини никогда не придет, весь этот неудачный день только так и мог закончиться — и тут он увидел, как по лестнице спускается она. Сначала он увидел ее туфли, потом — ее ноги. На этот раз она была не в зеленом, она была одета в черное. Он видел ее черные туфли, чулки сеточкой, край шубы, потом и всю шубу, а затем руку в перчатке на перилах. Поверх перчатки был надет большой, украшенный бисером браслет перламутрового цвета, который просто сиял. Она приостановилась, ее глаза пробежали по комнате, и она заметила его и не удивилась. Она прошла мимо стоявших у бара людей и подошла к нему. Льюис хотел встать, но не мог двинуться с места.