Иже Херувимы

– Где же Ваш Россинант?
– он не хотел ехидничать, но растерялся, и шутка получилась так себе.

Даша придержала коленкой велосипед, выключила старенький, еще кассетный плеер, и, сняв наушники, положила все это добро в корзинку на багажнике.

– Россинант филонит. Вместо него отдуваться приходится мне и верному железному коню. Доброе утро.

– Доброе утро! Давайте я помогу!
– Виктор вскочил. Даже на первый взгляд было видно, как тяжело нагружен велосипед. В сумках по бокам руля виднелось по пять-шесть полуторалитровых бутылок с молоком, несколько торчало из корзинки на багажнике.

– Нет, спасибо. Это не так трудно, как кажется. А Вам с непривычки будет тяжело.
– Даша сказала это так просто и без тени кокетства, что Виктор даже и не попытался настаивать.

– Ну, тогда я просто пройдусь с Вами рядом, если позволите.

– Позволю!
– Девушка улыбнулась, и Виктор подхватил свою корзинку, ветровку, и пошел рядом, велосипед оказался между ними.

– Все же - почему с велосипедом в руках, а не верхом на лошади? Так же легче, разве нет?

– Нет. На лошади я езжу только когда грязно после дождей. На велике удобнее. Ииии... как бы сказать, последствия не так разрушительны для организма.
– Даша рассмеялась и пояснила: - Ноги болят с непривычки, ходишь потом как моряк в раскорячку. Да и мостик такой стал... Каждый раз боюсь, что провалимся.

– Вы ежедневно сюда с молоком ездите?

– Три раза в неделю. Еще три раза - в Ульяниху. Воскресенье - выходной. У меня обширная клиентская база. И ни один клиент не может прийти за молоком сам, все покупатели в основном - старики и старушки.

– А вчера? Приезжали специально в гости?
– Виктор сам не знал, зачем он это спросил, ему стало неловко. Даша помолчала, потом неохотно ответила:

– Да нет, не совсем. Привозила мазь для Евдокии Павловны. Но в гости пришлось зайти, Лилия Алексеевна очень настаивала. Слишком настаивала, в принципе, было заранее понятно - зачем она меня зовет.
– Даша вкатила велосипед на пригорок и посмотрела направо.
– Смотрите! Сегодня отлично видно. Смотрите скорей! Видите?

Виктор повернул голову и увидел поверх дальних перелесков какой-то стеклянный блеск, как от зеркальца. Пятнышко сияло и поблескивало, потом угасло.

– Солнце за облако скрылось. Это крест на Чамеровской церкви. В нем вставки из специального стекла, какой-то особый сплав, который вот так отражает солнечный свет. До Чамерова по прямой семь километров, а крест виден отсюда. Раньше он сиял целиком, теперь осталась только верхняя вставка, нижние не смогли восстановить. Выпадет верхняя - и никто больше этого сияния не увидит.

– Поразительно!
– Виктор был удивлен.
– Каждый год приезжаю, а увидел это первый раз!

– Чему же удивляться.
– Даша усмехнулась.
– Чтобы это заметить, нужно знать, кто же обратит внимание на непонятный блик?

Она толкнула велосипед вперед и пошла дальше. Потом спросила:

– Вы были в низинке у реки, где старая шаха?

– Конечно.

– И как ощущения? Ничего не чувствуете?

– Ощущения...
– Виктор бросил на Дашу внимательный взгляд.
– Ощущения не из приятных. Сегодня утром мне показалось, что из кустов за болотом за мной кто-то наблюдает. А что? Там кто-то водится? Волки?

– Да нет, волчье логово дальше. Дело не в волках.
– Даша сказала это так спокойно, что Виктор поразился.
– Дело в том, что в этой низинке во время гражданской войны расстреляли местных, поддержавших белогвардейцев. И здешнего батюшку за компанию. Тут многие сочувствовали белогвардейцам, у Весьегонска была дурная репутация. Так вот, их расстреляли и бросили прямо в болоте, не разрешая хоронить, чтоб другим неповадно было. И родственники по ночам, крадучись, хоронили их в темноте. А кого не успели - растащило зверье. Или в болото затянуло. Бабка Евдокия молится о них каждый вечер, как за невинно убиенных и без креста похороненных. Имен не помнит, говорит: Ты их Сам знаешь, Господи! Вот так.
– Она посмотрела на него в упор и повторила: - Вот так.

– Теперь понятно, почему там так неуютно.
– Виктор помолчал.
– Вы много знаете об этих краях!

– Я здесь живу.

– Многие здесь живут, но вряд ли они знают столько же, сколько и Вы.

– А Вы их спрашивали?
– Даша усмехнулась.
– Дачники обычно приезжают сюда на пару недель, максимум - на лето. Для них вся деревенская жизнь - это бесконечный праздник. К нам в гости приходят москвичи и восхищаются тем, как прекрасно жить в единении с природой, на свежем воздухе, есть экологически чистые продукты и пить натуральное молоко. И никто из них не видит, каких трудов это стоит. Вы знаете, что для меня лето? Это две тонны сена на каждую корову, а их у нас двенадцать. Не считая лошади и овец. Все лето - сплошной сенокос. Знаете, что такое осень? Это дожди и грязь, по которой я каждый день еду с молоком два километра в одну сторону. Зимой - иду на лыжах. А если приехать сюда на несколько недель, да - вся жизнь тут праздник. За исключением комаров.
– Она хихикнула.
– Не обижайтесь, я не про Вас лично. Просто накипело.

Они пошли дальше молча. Виктор судорожно искал новую тему для разговора.

– Что Вы слушаете?
– Он указал кивком головы на плеер.

Даша улыбнулась.

– Все подряд. Могу дать послушать. Вы меня, пожалуйста, не провожайте дальше. Не хочется лишних сплетен. Ладно? Не обижайтесь. Лилия Алексеевна потом от меня не отстанет, и от Вас тоже.

Она остановилась, выудила из корзинки плеер с наушниками и протянула ему.

– Послушаете, оставьте потом у Евдокии Палны, я заберу. До свидания!

Виктор машинально взял протянутый плеер и попрощался. Даша спустилась в низинку, и скоро ее стало совсем не видно из-за кустов. Идти за ней следом не хотелось. Виктор вернулся на поле, свернул с дороги и прошел еще почти до противоположного края. Там он сел на пригорке под кривой и разлапистой, торчащей посреди поля золотисто-рыжей сосной, достал сигареты. Покрутил пачку в руках, сунул в карман.

– Так, похоже, тебе дали от ворот поворот, Витя. Оставили в дураках... Да нет, ты сам остался в дураках. "Деревенская девчонка", ага.

Он снова достал пачку, открыл - в ней была последняя сигарета, да и та выскользнула из пальцев и скатилась в траву. Виктор раздраженно смял пачку. Потом прислушался. Высоко-высоко, где-то совсем под облаками, в бело-голубом небе щебетал жаворонок. В сосновых ветвях тихо шелестел ветерок. В деревне гулко лаяли собаки. И вдруг он снова увидел знакомый блеск вдали, как от зеркальца. Солнечный блик переливался и поблескивал, сияя с каждой минутой все ярче и ярче. Потом потускнел, приугас, и заблистал с новой силой. От этого маленького чуда Виктору внезапно стало легче на душе, утихла непонятная обида и растерянность. Он достал из кармана плеер, машинально переставил другой стороной кассету, надел наушники и включил. Сначала ничего не было слышно, только какие-то позвякивания и гомон, потом тихо и протяжно запели тонкие женские голоса. Они переливались и сплетались, растягивая звуки. Виктор догадался: какое-то молитвенное песнопение. Потом слова стали более различимы.

"Ииииииииижеееее Херуууууувииииимы, иииииииииже Херувииииимы тааааайно образуууууующе, тааааааайно образуууууующе, и Животворяяяааааааащей Троице ...."

Внезапно Виктор почувствовал, как горло его сдавил спазм и на глазах выступили слезы. "Бабка Евдокия молится о них, как о невинно убиенных...Имена Ты их Сам знаешь, Господи".

– Как все просто. Ты главное молись о них, а имена их Бог знает сам... Как все искренне и просто.

Потрясение было настолько глубоким, что слеза скатилась у него по щеке, Виктор рассеянно утер ее тыльной стороной ладони.