Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)

Называть отчаянным положение Германии пока еще рано, — но до чего же отвратительно созерцать весь этот спектакль!

Париж, 10 мая 1944

Ночью налеты и тяжелые обстрелы. Агенты предсказали начало высадки на четыре часа утра.

Закончил «Passe-Temps» Леото. Есть разные авторы, как есть разные рыбы, птицы, насекомые. Что восхищает в них, так это уверенное владение своей стихией. Таков и Леото. Родственны ему — у французов Шамфор, у немцев Лихтенберг. Записываю в качестве цитаты: «^Etre grave dans sa jeunesse, cela se paie, souvent, par une nouvelle jeunesse dans l’^age m^ur». [275]

275

«Быть значительным в молодости — вот цена, которую часто платишь за возрождение молодости в зрелые годы» ( фр.).

У него, вслед за Руссо, можно поучиться, как приправлять сухостью откровенные признания. Правда, при этом подвергаешься опасности впасть в цинизм. Данная же книга — настоящий кладезь цинизма.

Далее «Справочник для партизан», в третьем издании 1942 года, русская боевая инструкция. Здесь в главе «Разведка» фраза: «Вражеские трупы следует маскировать»— глубокомысленный синоним для «хоронить».

Париж, 12 мая 1944

Нудный разговор на авеню Ван Дейка. Но мне повезло, ибо перед окнами цвел большой красный каштан. При дневном свете я увидел это дерево словно впервые. По-видимому, при неблагоприятном освещении цветки слегка теряют в окраске и принимают матовый, коричневатый, телесный оттенок. Зато при ярком солнце они выделяются светящимся красным кораллом на фоне голубого неба. В тени они тоже очень пластичны — выступают из зеленой листвы, будто вылепленные из розового воска. Позднее, при увядании, их лепестки опадают таким плотным слоем, что вокруг ствола образуется темно-красное теневое кольцо. Это придает им дополнительную прелесть — в сброшенном цветочном платье.

Речь шла об использовании кавказских батальонов, надзирать за которыми, поскольку они находились в распоряжении главнокомандующего, поручено майору Реезе и мне. Скучное и безрадостное занятие, но техническая сторона его обеспечивается, слава Богу, людьми генерала Нидермайера, специалистами по Востоку. Генерал решил использовать для этого огромные массы военнопленных. Но пока они пребывают на завоеванной территории, дело доходит до разных злоупотреблений, и все это валится на нашу голову. В метро парижане с удивлением рассматривают монголов в немецкой униформе. Абсорбируются желтые породы муравьев. Надзор требует особых умений; наряду с доверенными людьми, известными в качестве таковых боевым отрядам, у шефа есть еще другие, тайные агенты, а эти, в свою очередь, контролируются третьими. Такие формирования совершенно выпадают за рамки принятых норм; без деспотической власти они были бы невозможны. В связи с этим среди офицеров появляются типы нового образца. Сам Нидермайер в высшей степени странен. Во время мировой войны он стал зачинщиком беспорядков то ли в Персии, то ли в Афганистане; помню, как Штапель окрестил его немецким Лоуренсом. ^{195} На Кавказе я видел его фотографии, где он стоял среди целого сонма азиатов. В нем способности к географии соединились со склонностями этнографическими и стратегическими.

Париж, 13 мая 1944

После полудня с Хорстом и Подевильсом у генерала Шпейделя в Ла-Рош-Гюйоне. Мы все вместе поужинали, прошлись по парку и наверху, в самой старой части замка, под норманнскими зубцами, распили еще и бутылку вина.

При развивающемся ходе событий, знаки которых становятся все более отчетливыми, с немецкой стороны Шпейдель — самая решительная голова. Хорошо, что он не разделяет манеру других шефов генеральных штабов, — еще с ночи, набрав толстые портфели корреспонденции, удаляться с ними в свои покои. В его окружении царит, скорее, покой, безветрие, соразмерное движению оси большого колеса, вращающегося внутри бурного водоворота. Я наблюдаю за ним, пока он, сидя за письменным столом, рассматривает цветок, бросая попутно то или иное замечание о долине Сены, которая со своими лугами и цветущими деревьями виднеется внизу. Звонит телефон; он снимает трубку и снова кладет ее, быстро приняв решение:

— Танковая дивизия — не обоз, уразумейте это.

— Что? Фюрер в этом не судья.

В деревне цветут глицинии, белые звезды клематиса, [276] сирень, золотой дождь, первые розы — пышнее, чем всегда. Мы гуляли вдоль садов, наслаждаясь их цветом и запахом. Шпейдель цитирует Платена:

Кто увидел красоту воочию — —

И затем произносит одно из слов, подобающих полководцу, который не может не быть авгуром: «К осени война в Европе закончится».

276

Klematis ( лат.) — ломонос.

Париж, 15 мая 1944

Продолжаю Откровение; в нем запечатлелся один из величайших взглядов непосредственного ока на строение Вселенной. Наряду с этим происходят удивительные движения — именно они разрушают символическую косность Древнего Востока. Бабочка павлиноглазка, выскальзывающая из египетской или вавилонской куколки, возвращается назад, в возвышенное сияние своих истоков. Еще сегодня это привносит в чтение хаотический элемент, словно присутствуешь при высших превращениях. Становишься свидетелем одного из величайших ответвлений, рождаемых не решающей битвой, не подъемом или падением империй, а взглядом в сердцевину. Над царями и их деяниями стоит пророк.

Великого уничтожения, возвещенного там, должны избежать лишь те, у кого на челе печать Божья.

После полудня почитал свой дневник, части которого из-за ненадежной обстановки отдал переписать Ханне Мендель. Под 10 января 1942-го обнаружил запись о том, что видел во сне смерть своего отца. Примечательно, что он умер ровно через год, и именно в ночь на 10 января. Тогда, в час его смерти, я увидел его духовным оком, но въяве, — увидел в ночном небе его глаза, в лучистом взгляде которых была такая значительность, какой я никогда не встречал в своей жизни.

Вечером у Дидье. Там вновь встретился с Хендриком де Маном, показавшим мне в своем «Apr`es Coup» [277] место, где он изобразил нашу прошлую встречу.

Париж, 17 мая 1944

У Флоранс. У нее аббат Жорже, ее духовник. О кельтах и Бретани, откуда он родом. Что в нас еще осталось от кельтов? Подобно вплетенным в замки фрагментам древних построек, в нации вплетены элементы исчезнувших рас. Во сне к нашей постели подходят забытые няньки.

277

«После удара» ( фр.).

Жорже был духовником дочери Леона Блуа. Рассказывая подробности об этом авторе, он упомянул «Entrepreneur de D'emolitions», [278] которого Блуа вписал в свою визитную карточку. Это — нигилистическая черта, подобная «философствованию молотом» и т. д. Но для оценки нигилизма еще мала дистанция; чтобы оценить его, нужно учесть и тот круг, который нигилист себе находит, и всю сомнительную ценность этого крута, зримую только в самом нигилисте или при его посредстве. Так превращается он в оскорбителя нравственных чувств. Еще более оскорбительно зрелище умов, не чувствующих погоды, космического минимума, предвещающего тайфуны. Именно такие умники побивают камнями пророков.

278

«Антрепренер разрушения» ( фр.).

В городе все больше не хватает электричества, света и газа. Мы живем в оккупации нового типа. Агрессия направлена не столько против заводов и складов, сколько против транспортных и энергетических артерий, что и соответствует войне между рабочими. Действие массированных обстрелов поддерживается диверсиями.

Ситуация напоминает обстановку 1939 года; в тот год так много и долго говорили о войне, что она действительно началась. Так же обстоит дело и с вторжением, которого, очевидно, по-настоящему не хочет ни та ни другая сторона. Но именно в этом и проявляется веление судьбы.

Невзирая ни на что, по улицам гуляют красивые женщины в новых шляпках, возвышающихся над их головами в виде тюрбанов. Мода Вавилонской башни.

Париж, 19 мая 1944

Чтение: «Слово о разрушении Гамбурга» Александра Фридриха — отчет, присланный мне в виде рукописи. Такое впечатление, что эти города похожи на болонские бутылки, чья структура благодаря внутреннему напряжению настолько атомизировалась, что достаточно их опрокинуть — и они тут же взорвутся. Удивительно, что многие из тех, кто полностью лишился имущества, охвачены, кажется, сознанием новой свободы. Это предвидел уже Фридрих Георг, и в сфере духа тоже: