Измена под Новый год

Су-ка.

Проклятая старуха. Всё выболтала. Лучшего момента не нашла?.. С рождения выращивала в малыхе веру в новогоднее чудо, и сама же его втоптала в грязь никому не нужной правдой.

— Что ты молчишь? Почему ты всё время молчишь? Или кричишь, или бесишься… — осекается. — Хотя нет… Не отвечай, не надо. Теперь я всё поняла, ты так себя ведёшь, потому что ни капельки меня не любишь. Мне даже немного жаль тебя, столько лет терпел.

— Никого я не терпел, — отвечаю мрачно и устало потираю висок. — Ты реально думаешь, что я стал бы это делать? Если бы я не хотел, я бы на тебе женился, — вру напропалую, потому что самому мерзко.

Мерзко оттого, что она сейчас чувствует…

— Успокойся, — специально говорю построже, чтобы послушалась. Обычно на неё это действует. — Я завтра приеду, и мы обо всём поговорим.

— Я не буду успокаиваться. Пошёл ты в… — взвизгивает Липучка.

Вау. Она так умеет вообще?

— Это ничего не меняет, малыш, — продолжаю монотонно. — Ты моя жена, а я твой муж. У нас сын. Ты о нём подумала?..

— Чёрта с два, Мансуров, — цедит Ника быстро дыша. — С этого момента ты мне никто. Можешь трахаться со своей финансовой Кирой сколько угодно.

— Я сказал тебе. Это ничего не меняет.

— Это всё меняет, Тигран. Я от тебя ухожу.

Глава 7.1. Около полуночи…

Все еще на эмоциях от последнего разговора с Тиграном спускаюсь по лестнице, вбивая каблуки в ударопрочный ламинат. Буду рада, если останутся дыры.

Эмоции бьют фонтаном и рвут на части.

Так хочется кому-то обо всем рассказать, поделиться чувствами. Но я лишь натягиваю улыбку на лицо как профессиональная актриса и, пытаясь как-то унять раздирающую меня истерику, зло раскидываю тарелки на праздничный стол топорными движениями. Мышцы забились, обходить стол тяжко, а тело бьет тряска.

— У тебя все хорошо, Николь? Ты спустилась в совсем другом настроении.

Не замечаю, как Гордей берет мою ладонь, раскрывает ее. Вырывать руку кажется мне невежливо, и я позволяю ему вглядываться в замысловатые линии.

— Это так заметно?

Вдох-выдох. Странные ощущения от его прикосновений. Они не выходят за рамки, но отчего-то немею и веду себя несколько заторможенно.

— Видишь эту линию? — чертит он указательным пальцем по коже. Щекотно. И я хихикаю. — Это линия любви. Она у тебя четко выраженная. Хотя в начале, вот здесь, вижу надломы и прерывания. Но потом все прекращается.

Закатываю глаза.

— Рудковский, ты всем женщинам такое говоришь? — замечаю в своем тоне некие нотки флирта. Не понимаю, откуда они берутся. И если говорить честно, на всю эту… хиромантию и правда ведешься.

— Нет, Светлячок, — понижает голос и еще теснее становится. Взглядом мечусь справа налево, боясь посмотреть Гордею в глаза, — мне просто хотелось чуть тебя отвлечь. Видишь, ты уже и думать забыла о неприятностях. У тебя что-то случилось? — участливо спрашивает.

Теряюсь и пожимаю плечами.

— Не хочу сейчас об этом. Новый год, Гордей! Давай праздновать! — нелюбезно говорю.

От предложения голос мой дрожит, я сама не своя. Это первый раз, когда я хочу, чтобы куранты побыстрее пробили полночь и наступил новый год.

Рудковский отходит от стола, и от меня соответственно. Замечаю, что посуда стучит друг об друга, когда сервирую.

— Это твои? — поворачивает ко мне книгу, на обложке которой мой псевдоним — Никки Кристмас.

Киваю, скрывая смущение.

— Серьезно? — брови Гордея летят вверх. Рудковский все внимание теперь уделил книжной полке.

Чувствую неловкость, когда он листает первую изданную книгу про бельчонка Торри и его маму, которую он потерял.

— Я знал, что ты пишешь детские истории, но никто и слова не сказал, что их можно купить.

А Тигран, интересно, знает? Он вообще что-то знает обо мне, кроме того, что я как бы его жена?

— Муж гордится, наверное, — чуть тише добавляет.

Лицо окатывает ледяной волной, когда горло распирает от застрявшего огненного кома.

— Сомневаюсь, что он вообще знает, — шепчу свой ответ.

Неудачно ставлю бокал, тот заваливается и краем ударяется о тарелку. Крупные осколки отражают радужные блики, а я смотрю на все это великолепие и хочется плакать.

Говорят, разбитая посуда на счастье. Но я уже не знаю, чему верить. Потому что все, во что я верила раньше, вспыхнуло и осыпалось пеплом прямо мне под ноги.

— Не поранилась?

Гордей подбегает, изучает место происшествия, снова берет мои руки и осматривает на предмет ран.

Они не здесь, Рудковский, а внутри.

Вздыхаю, смыкаю губы и прикладываю усилия, чтобы взглянуть на Гордея.

Лишь киваю и отхожу на кухню, чтобы успеть убрать беспорядок.

Имя свекра загорается на моем телефоне, когда я с верхней полки достаю новую пару бокалов.

Несколько секунд думаю, отвечать ли на звонок. Еще сюрпризов я не выдержу.

— Добрый вечер, Николь. Звоню поздравить вас с Наступающим. А то через несколько минут уже и не дозвонишься. Как вы? Как Савва?

— Рустам Тагирович, добрый вечер, — сдержанно отвечаю.

Хотя между мной и свекром сложились довольно теплые отношения, он всегда производил на меня впечатление довольно властного и строгого мужчины.

Говорят, его жена была полной его противоположностью. Мягкой женщиной, домашней. После продолжительной болезни она умерла. Тиграну только-только исполнилось одиннадцать лет. Рустам Тагирович так и не женился во второй раз.

— А что с голосом? Случилось что?

— Я все знаю, Рустам Тагирович. Мне… все рассказали, — холодно говорю.

— Да о чем? — легкие нервные нотки разрывают динамик.

С таким человеком, как мой свекр, сложно говорить громко и уверенно. Я, по крайней мере, так и не научилась.

— О событиях семилетней давности. О вашем с моей бабушке договоре, — чуть тише произношу, чтобы Рудковский не услышал. Не хотелось бы его посвящать. Это даже как-то стыдно.

Мансуров старший хрипло смеется, чем ставит меня в тупик. Я только открываю и закрываю рот. Слов не нахожу.

— Да я уж и забыл! Вон у вас какую семью получилось создать. Савушка наш замечательным родился. И Тигран поменялся. Раньше-то ни к кому не привязывался, а с тобой остепенился.