Измена. Мне (не) нужен врач

Изо всем сил трясу головой.

— Кому набрать, чтоб вам помогли?

Пожимаю плечами. Сама не знаю, кому. Алексею стыдно как-то. Мама с папой работают допоздна.

Выдавливаю с трудом:

— Я рядом живу. Сейчас отдышусь и пойду. Только я ещё не расплатилась.

— Не волнуйтесь об этом, всё за счёт магазина, выздоравливайте, — продавец мягко улыбается.

Прищурившись, сосредотачиваюсь на бейдже:

— Спасибо, Глеб. Мой, ммм…

Не соображу, как назвать Лёшу.

— Мой мужчина оплатит, как только вернётся домой.

Жалобно смотрю на входную дверь. Представляю, как она открывается. Звякает колокольчик. Расстёгивая по пути куртку, через порог переступает немного запыхавшийся Алексей. Спешит к столику. Не обращая внимания на Марину, склоняется надо мной и говорит странным, не своим голосом:

— Тебе плохо, малышка?

Да, мне плохо, любимый. Ты даже не представляешь, до какой степени отвратительно мне сейчас. Шмыгнув носом пару раз, уливаюсь слезами. И даже не могу сказать, что меня больше всего беспокоит.

Очень стыдно перед продавцом, которому я доставила неприятности. Боже, какой он милый, водички принёс, не ругается, не ворчит, сочувствует, вытирает что-то со стола и на полу под ногами, а я сижу и рыдаю вместо того, чтобы помочь. Бесполезная какая-то. И не за что меня любить вообще. Несмотря на это, мне всё равно себя ужасно жалко. Сил нет ни физических, ни моральных, и дуру эту зачем-то слушала. Как теперь забыть её слова?

А за окном опять разметелилось. Февраль заканчивается, а снегопады продолжаются каждый день. Когда же уже весна? Так солнышка и зелени не хватает. И от этого хочется плакать ещё сильнее.

— Ксюша, детка, что с тобой?! – чувствую, что кто-то протирает моё лицо сухим платком.

С трудом выныриваю из своего отчаяния, напрягаю зрение и с облегчением выдыхаю:

— Тётя Вера…

Тянусь к ней, обнимаю и рыдаю уже в пушистый воротник её куртки. Лёшина тётя ласково поглаживает меня по спине.

— Да что произошло? Кто тебя обидел? Я приехала пораньше. Дай, думаю, тортик к чаю куплю. А тут ты. Сейчас Алёше позвоню, пусть поторопится.

— Не надо, он расстроится, — оживаю я.

Отрываюсь, обмахиваю лицо ладонями.

Оглядываюсь по сторонам.

— А где она?

— Кто?

Путанно пробую объяснить:

— Марина. Она сказала, чтобы я сама ушла… И что у них с Лёшей скоро родится ребёнок. А потом меня вырвало. Я не специально, просто голодная, несколько дней тошнило. И вот.

— Кто? – презрительно морщится тётя Вера, — эта чума, что ль? С чего ей беременной быть от Лёшки, если они расстались сто лет назад? И если она каждые три месяца приходит в гинекологию инъекции противозачаточные делать?

— Я не верю ей, правда. Лёша не стал бы прятаться, он сказал бы мне… Наверное… Да нет, он не стал бы тайком. И он мне каждый день говорит, что любит. Нельзя же каждый день обманывать, да? Кто угодно устанет столько врать.

— Да ты что! На кой она ему, когда есть ты? Он вообще никого не замечает, как вы съехались, я тебе точно говорю. Только «Ксюша» одна на языке. А эта сучка, прости за грубость, всё не уймётся никак, смотрю.

— Это не ваше? – продавец подходит и кладёт перед нами на стол листок, — подруга выронила у туалета.

— Вот, она мне результаты УЗИ показала, — подскакиваю на месте.

Тётя Вера достаёт из сумочки очки, цепляет их на переносицу, раскрывает листок, внимательно вчитывается.

— Да это чужое, не её фамилия. Во-первых. А во-вторых, ты хоть дату посмотрела бы, четыре года прошло. Я тебе таких завтра хоть сто штук принесу, если надо.

Она распрямляется, обводит взглядом небольшое помещение кондитерской. Из темноты появляется Марина, злая, аж искры из глаз.

— Вот ты где! – восклицает тётя Вера, — сюда иди, интриганка. Я тебе сейчас новое заключение оформлю, а то у того срок годности закончился.

Она машет листочком перед лицом.

— Ага, — огрызается Марина, — а пошли вы все. Сумасшедших лучше на привязи держать, чтоб на людей не бросались. И племянничку скажи, пусть валит на все четыре стороны, но сначала пальто мне новое должен купить. А сам он мне нахрен не нужен, пусть с дебильными малолетками по углам трётся, нормальных женщин ему не видать. И в Минздрав на него жалоба уже написана, что пациенток чпокает на рабочем месте. Так и передай своему, придурочная.

Последние слова явно предназначены мне. Слёзы обиды опять хлынули из моих глаз. Тётя Вера пристально смотрит на меня, приподняв бровь. Потом протягивает мне платок:

— А давно тошнит тебя?

Открываю рот, чтобы ответить, но тут раздаётся любимый голос:

— Не понял, кому и что моя Ксюша должна передать?

В дверях стоит Алексей. Смотрит на Марину исподлобья, губы сжаты в тонкую линию.

— Что хотела, Марин?

Глава 25

Глаза Марины бегают.

Но голос звучит резко, интонации жёсткие:

— Я ничего не хотела. Это Маслова, ненормальная твоя. Я подошла узнать, не с ней ли ты. А она испортила моё пальто. Ревнивая тварь!

— Хорош гнать, слышал ваш разговор. Ну, ты и пиз… — Алексей осекается, морщится, как будто только что съел целый лимон, бросает взгляд на меня и заканчивает, — Сказочница.

Берёт её за локоть, направляет за столик:

— Сядь. Хочу, чтоб ты всё видела и слышала.

Марина плюхается на свободный стул. Её попытка сжечь меня взглядом терпит фиаско. Поэтому она вызывающе разваливается, отворачивается от нас к прилавку и закидывает ногу на ногу.

Алексей подходит к продавцу, здоровается с ним за руку, будто они старые знакомые. Мужчины тихо переговариваются, иногда поглядывая в нашу сторону. Продавец кивает и исчезает в подсобном помещении. А Лёша, сосредоточенный и очень серьёзный, смотрит то на часы, то на дверь. И словно совсем не замечает меня.

— Алексей, а к нам ты не хочешь подойти? — строго окликает его тётя Вера, открывает рот, чтобы произнести ещё что-то.

Но тот предупреждающе выставляет перед собой ладонь и отворачивается от нас.

Мне становится не по себе. Никогда не видела его таким болезненно-напряжённым, натянутым, как струна. Мне кажется, что он очень зол на нас всех: на Марину, на меня, на свою тётушку. А молчит потому, что боится сорваться и нагрубить. Мои переживания постепенно становятся осязаемыми, чувствительными, как начинающаяся зубная боль. Мне было плохо, а сейчас с каждой минутой становится только хуже. И хочется вскочить, и бежать к Лёше, прижаться к нему. И чтобы он обнял меня, ласково и вкусно, а я бы наслаждалась теплом его рук и вибрацией низкого голоса где-то в грудной клетке.