Измена. Во власти лжи

И Рустам, зайдя в спальню, все почувствовал, но ничего не сказал, он просто поднял на руки Матвея. Стал ему гладить пузико, щекотать и смотрел на меня из-под полуопущенных век.

А я, только промямлив о том, что мне надо вниз, скрылась с глаз его. Оставшись на кухне наедине с собой.

Я ощутила, как сердце, медленно разрывая грудную клетку в клочья, ломая ребра, с хрустом рвалось наружу.

Уйти, забрать младшего сына, оставить старшего.

Оставить часть своей души, оставить ребёнка, предать его, вот в чем цена прощения, измены.

Либо принять её, либо предать.

Я не знала, что делать.

Но когда пришёл день вылета, я проводила Тимура в школу рано утром. Он стоял, у него дрожали губы. Он знал, что все это произойдёт. А я прижимала его к себе неоправданно сильно. Хотела унести с собой в своём сердце его, чтобы он не остался один, чтобы он был со мной. Он был противным. Взрослым, не видящим границ, наглым, резким, но это был мой Тим, малютка Тим.

И когда я за ним закрыла дверь, я с воем опустилась на пол. И, слава Богу, никого не было дома, слава Богу, Рустам уже уехал. А у меня оставалось несколько часов до самолёта и быстрые сборы. И тёплый кокон, в который я положила Матвея, сумка на плече. Я понимала, что делаю шаг, и оставляю за собой разрушенное капище. Я понимала, что, уходя, я оставляю брошенного ребёнка.

И пальцы одервенели, когда я проворачивала замок, чтобы открыть дверь и выйти в декабрь с его снегопадом.

И меня трясло при мысли о том, что Тим приедет и не увидит нас. Меня трясло от того, что цена измены это все равно предательство.

И моя нерешительность, мои замершие шаги, когда я застыла возле крыльца, это тоже было безумно больно и сложно, а я даже не вызвала такси, потому что я боялась, я боялась сделать этот шаг, ведь пока я находилась в доме, я ещё не сбежала, я ещё не предала.

Снег хрустел под подошвами зимних ботинок.

А снежинки оседали и путались в моих волосах.

Я шла, шмыгала носом, старалась приблизиться к калитке.

И в последний момент я поняла, что я…

Не могу…

Я остановилась. Прижала к себе поплотнее Матвея.

Слезы капали на бежевый конвертик с меховой подкладкой.

Наверное, я жена, которую предали.

И мать, в которой нуждались.

Я шмыгнула носом, вдохнула морозный воздух, и в этот момент ключ картой открылась калитка снаружи.

Рустам в своём длинном чёрном пальто, сложенными в карманы руками, медленно шагнул на территорию двора, остановился в нескольких метрах от меня на тропинке.

Он знал, что я убегаю. Он все знал.

Но не знал, что мне нужен мой старший ребенок.

Глава 50

Рустам

Она не разговаривала. То есть представьте ситуацию, что в какой-то момент человек становится глухонемым. Вот это было про Есению.

Я не слышал её голоса и готов был чуть ли не на стенку бросался, она просто не разговаривала, и на следующий день после выписки её мать подошла ко мне, схватила за предплечье, сдавила пальцами так, что её ногти сквозь мою рубашку впивались в кожу.

— Ты что натворил? — Тихо спросила тёща, я покачал головой. — Ты что натворил. Она же на тень похожа. Не ври мне, что это все сложные роды. Не ври, отцу можешь врать сколько угодно, мне не ври.

— Я все исправлю, — сказал я, только сглотнув.

— Что ты натворил, Рустам, что ты натворил.

У меня были более чем тёплые отношения с родителями жены. Но в тот момент мне казалось, что я готов был проклясть все, только чтобы не отвечать на этот вопрос.

— Что ты сделал с моей девочкой? Она же тебе доверяла. Больше, чем кому бы то ни было на этой земле, Рустам, что ты натворил?

— Я же говорю, что все исправлю.

— Я хочу её забрать.

— Мама, — тихо произнёс я, понимая, что ситуация выходит из под контроля. — Все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Я хочу забрать свою дочь и своего внука, — дрожащим голосом произнесла тёща. Я, перехватив её запястье, развернулся и пристально посмотрел в глаза.

— Я тебе обещаю, что я все исправлю, дай время.

Да, мне дали время, и у меня оно было ровно до того момента, пока у Есении не восстановится здоровье, потому что потом я знал, что она соберёт Матвея и сбежит.

Нет, это не будет, как в фильме кавказская пленница, где за ней будут бегать несколько бандитов. Она просто молча возьмёт и уедет. А у меня самое интересное, что даже не будет никаких слов для того, чтобы как-то повлиять на этот отъезд, я сам себе выковал всю эту ситуацию. И она не разговаривала.

Чем больше я натыкался на всю эту тишину, тем сильнее я понимал, что вот-вот, вот-вот, сейчас, ещё пару дней, ещё пару недель, ещё пару часов.

И поэтому, когда Есения утром нервно ходила по залу, качала Матвея и смотрела, бросала косые взгляды на Тимура, я понял, что все сегодня произойдёт.

Все случится именно сегодня.

Я никуда не уехал, я перегнал машину за угол и сел ждать.

Я проследил за тем, как сын на такси уехал в школу, потом вышел из машины и просто ходил вдоль забора.

Я понимал, что вот- вот все случится, все произойдёт.

И оно произошло.

Есения дошла почти до выхода, замерла у калитки в нерешительности, как будто взвешивая на весах, что ей нужно: уйти или остаться.

А я зайдя во двор, вдруг понял, что я не могу её держать, я не могу обрекать её на вот это молчаливое существование, когда она будет воспитывать детей, и все на этом. Она не будет жить настоящей жизнью, она не будет радоваться ни приходу мужа домой, ни чему-то либо ещё. И когда я остановился напротив неё, я уже был готов сам отвезти её в аэропорт, купить билеты, сделать все, что угодно, чтобы она заговорила.

А она, всхлипнув, прижала к себе Матвея сильнее и, чуть боком развернувшись ко мне, прошептала:

— Ненавижу тебя, ненавижу тебя. Ты у меня детей отбираешь.

Я понял, что вот в этом состоянии, в слезах, но в разговоре со мной была моя жена, со мной была Есения, а не тень её, которая месяц ходила, нянчила ребёнка, готовила периодически завтраки по утрам старшему сыну.

Сейчас была моя жена.

— Я никого у тебя не отбираю…

— Я не могу уехать, оставив Тимура. Ты Тимура, у меня отбираешь! Тимура!