Измена. Я тебя не отпускал!

— Твое чувство вины припозднилось. Ему бы стоило проснуться тогда, когда ты расстегивал ширинку отглаженных мною брюк перед другими бабами! — я снова кричу.

Хочу подняться с кровати и вообще убраться от него подальше, но Герман не позволяет:

— Я тебя никуда не отпускал, — говорит твердо.

— Я не нуждаюсь в твоем разрешении! — пытаюсь вырваться, но он наваливается на меня всем телом, не оставляя шансов. — Отпусти!

Пытаюсь оттолкнуть его.

— Я уже сказал тебе: никогда, — он ловит мои руки и заводит над головой.

— Герман, я не шучу! Отпусти меня и проваливай к своим шлюхам, которые достаточно женственные для тебя! Достаточно фигуристые! Достаточно развратные! Достаточно старые! Достаточно…

Он врезается в мой рот жестким поцелуем, вынуждая оцепенеть от неожиданности. Он ведь никогда меня так не целовал.

Свободной рукой он грубо стягивает из-под моего платья трусы, и ложится между моих разведенных ног. Мозг подает команду для панической атаки. Меня разбивает мелкая дрожь.

— Не смей, — захлебываюсь от слез. — Не смей ко мне прикасаться после своих шлюх!

— Ты ведь тоже моя шлюха, — пьяно заявляет муж. — Только по документам. В отличие от них. Хочешь быть единственной, тогда придется показать тебе как я делаю это с ними.

— Нет!

Он рывком переворачивает меня на живот, и приподнимает на четвереньки. Его тяжелая ладонь со звонким шлепком опускается на мой зад, вынуждая меня громко вскрикнуть.

— Сможешь как они, малыш?

— Я не хочу, как они! Просто отпусти меня… — я осекаюсь, когда его язык вдруг проходится по моим складкам. — Что ты… делаешь?

— Давно хотел попробовать тебя на вкус, но боялся напугать.

Платье хрустит под грубыми руками, когда озверевший муж срывает его с меня.

— Герман, прошу не надо! — шепчу в шоке от его действий. — Ты слишком пьян…

— Моя маленькая жена, — он целует мою спину, оцарапывая кожу острой щетиной, разминает меня пальцами: — Ты ведь обиделась, что я не вижу в тебе женщину. Давай исправим это недоразумение. Покажи мне женщину, малыш!

— Я не…

Меня распирает от его размеров. Слезы брызжут из глаз от страха. Я знаю какой он огромный. Но со мной муж всегда старался быть осторожным и нежным. Однако сейчас от известного мне Германа не осталось и следа. Он до боли сжимает мою талию и нетерпеливо насаживает меня на себя. Скользит рукой по моему телу. Доходит до ягодицы и с громким шлепком опускает ладонь на мой зад, вынуждая меня сжиматься и громко стонать.

— О да, малыш, — рокочет он так глубоко и чувственно, что у меня мурашки по всему телу. — Оказывается ты вовсе не хрустальная, как я себе представлял.

Он наматывает мои волосы на кулак и тянет меня к себе. Обнимает за талию, не прекращая неистовых движений:

— Моя маленькая женщина. Такая горячая. Такая тесная.

— Я больше не твоя, Герман, — задыхаюсь от этих слов. — Больше никогда…

— Молчи! — он порывисто выходит из меня.

Ложится рядом и вынуждает меня сесть сверху. Подается бедрами мне навстречу, задавая ритм. Насаживает меня на себя. Ласкает мое тело.

— Я и не представлял, как ты хороша сверху, — приподнимается на локтях и впивается губами в мою грудь, вбирая ее в себя почти целиком.

Мое тело простреливает нежеланным удовольствием. Внизу живота начинает сладко пульсировать, вынуждая меня громко стонать и извиваться на нем.

На моем неверном муже.

Кажется, это мой первый настоящий оргазм. И почему именно сейчас?! Почему он не делал всего этого со мной раньше?

— Моя малышка, — шепчет он, притягивая меня к своим губам, ускоряясь. — Моя нежная принцесса…

Сжимает меня теснее и кончает подо мной с протяжным хриплым стоном.

Опадает на кровать. Прижимает меня к своей груди. И кажется отключается. А я чувствую, что захлебываюсь от слез.

Глава 4. ОН

Как же болит голова. Сколько я вчера выпил? Гребаное чувство вины перед Женей меня доконает.

Точно, Женя…

Открываю глаза в ужасе от воспоминаний, вспышками возникающих в моем болезном сознании. Звездец, да я же практически изнасиловал ее! Ой, идиот! Ой, идиот!!!

Ее нигде нет. Не удосужившись даже трусы надеть, я выскакиваю в коридор и спешу обойти весь дом в надежде найти свою жену.

— Только ни это. Только не уходи…

Странное ощущение. Одна маленькая хозяюшка оказывается занимала в моем доме так много пространства, что он казался уютным и обжитым. Но теперь ни ее вещей в шкафу, ни мыльных принадлежностей в ванной. Даже пахнет одиночеством: не осталось ни ее запаха, ни аромата домашней еды к которому я успел эгоистично привыкнуть.

Ловлю себя на мысли, что мой вид мог бы сейчас смутить малышку. Вдруг бы она захотела вернуться. Это конечно вряд ли.

Нужно одеться. И найти ее.

Меньше чем через десять минут выскакиваю из дома при полном параде: в костюме, любовно отглаженном Женей. Я ведь никогда не просил ее этого делать. Она сама отказалась от всякой прислуги в доме, твердо решив заниматься хозяйством самостоятельно.

Не надо было ей этого позволять. Мало того, что сам допустил, что жена превратилась в домработницу, так еще и ее уход теперь ощущается острее.

— Веня, — окликаю водилу, начищающего мой новеньки Урус, — я разве не сказал вчера: не выпускать Евгению Владимировну с территории?

— Но она угрожала! — тут же обороняется.

— Поверь, я не ограничусь пустыми угрозами, если ты сейчас же не найдешь мне мою жену!

— Так чего ее искать? Давайте отвезу вас к ней, делов-то?

Осекаюсь. Я был готов убивать голыми руками, пытать людей, чтобы вытрясти ее местоположение, представлял, как подключаю все свои связи, чтобы найти свою жену, а он…

— Ты знаешь, где Женя? — удивленно хмурюсь.

— Конечно, — пожимает плечами Вениамин. — Она была так настойчива, хотела уйти. Видно, что плакала много. А я, знаете же, Герман Валерьевич, не терплю женских слез. Вот и отпустил ее. Даже такси вызвал. Знакомого своего. И попросил, чтобы он присмотрел, куда это наша юная барыня в слезах собралась.

— И куда же?

— В церковь.

— Куда?

— В храм божий, Герман Валерич.

— Неужто там и осталась?

— Нет. Затем в ломбард заглянула, и в какой-то сталинке на окраине скрылась от моего человечка, — цокает языком, на меня глядит с укоризной. — Сильно вы ее похоже обидели, Герман Валерич. Негоже так с женой, да еще с таким ангелом, как наша Женечка. Я вот Любку свою тридцать лет на руках носил. И все равно, когда не стало ее, показалось, что недолюбил. Помяните мои слова, однажды поймёте, что мало было и за каждую минуту в ссоре грызть себя станете.