Изобретение зла

Но стоит протянуть руку к выключателю...

Свет!

Черный встал.

– Лариса Петровна, извините меня пожалуйста, - его голос был улыбчивым и виноватым, - это все он, это он нас заставил. ("Он" - это я). Он нас всегда подбивает. Он сказал, что вы всегда прогуливаете по ночам, поэтому можно вытворять все, что хочешь. Но мы правда не хотели.

Вот оно. Начинается.

– Что я делаю по ночам?!!

Я смотрел на её лицо. Лицо злобного, ограниченного, нетерпимого человека.

Лицо обреченного человека. Лицо человека, которому нечего терять. Обычное лицо женщины, стареющей уже не первый год и знавшей мало счастья.

Висящие складки на её щеках задвигались, это значит, что она сейчас начнет кричать.

Кричала она долго и громко, разбудив, наверное, весь этаж, но никто не вышел в коридор. Кто же захочет? Накричавшись, она принесла стул. Тот самый, который оставляла чуть отодвинутым. Прогулка за стулом её не охладила.

– Ну что, тебе стыдно, тварь проклятая?

Тварь проклятая - это понятно кто.

– Ни капельки, - огрызнулся я.

– А, ни капельки? Раздевайся! Она заставила меня раздеться догола и поставила на стул, приподняв за подмышки.

– Смотрите все на него! Теперь стыдно?

– Ни капельки.

Все начали кудахтать. Черный смеялся, показывая пальцем, хватался за живот и, наконец, обвалился на пол от невозможности удержаться на ногах.

Я думаю, было около половины двенадцатого. Самое большее, на что я должен рассчитывать - это полчаса жизни. По вычислением комнаты. За эти полчаса оязательно что-то произойдет. Ах, как я хотел, чтобы...

91

Тогда я впервые ощутил уверенную, спокойную мстительность. Чувство торжественного безразличия к своей судьбе, позволяющее уничтожить судьбу чужую.

Я думаю, меня не поймут те, которые никогда не ощущали такого. Чувство, позволяющее пойти далеко - туда, куда редко доходит кто-нибудь из людей, плаксивых и трусливых созданий, в сущности. Чувство второго уровня, настоящее чувство второго уровня. Я сделал шаг туда, где все законы и запреты мира, пугающего и пугающегося самого себя, превращаются в игрушечные картонки плохого мультфильма. Туда, где нет добра и зла, а есть только падающий беспощадный молот - ты, и они - плесень на наковальне. Это было так сильно, что я удивился и испугался сам себя. Древний ужас мести лежит, свернувшись кровавым драконом, внутри каждого из нас ( но только не в сердце - мое сердце продолжало биться спокойно), этот дракон ещё не раз расправит свои чешуйчатые кольца.

– Что, стыдно стало?

– Пошла ты,....., дура старая. Без мужа осталась, так уже детей раздеваешь.

Есть совершенно особенная радость закалывания человека словом - ты будто слышишь хруст словесной иглы, входящей между ребер.

Тишина стала черной, будто обугленной.

Ее лицо обрушилось - это то самое слово: а на её лице уже появлялась маска, обозначающая примирение - это было похоже на то, как рушится высотный дом, в который попала бомба. Я сто раз видел такое в старых кинохрониках - верхние этажи ещё висят, опираясь на ничто, но уже медленно начинают оплывать, и потом лишь вихрь и фонтан разрушения и пыль того, что только что было жизнью.

Неумело размахнувшись, она ударила меня по лицу. Я запомнил удивительное невесомое чувство переворачивающегося пространства: блестящий синий пол с мутным отражением ламп перевернулся и прыгнул вперед, прямо в глаза. Иллюзия была настолько правдивой, что я даже не успел защититься руками.

...Я лежал на полу. Разбитый нос выдыхал кровяные капельки (я провел рукой, чтобы проверить это). Совсем не было больно, а было, напротив, радостно, от сознания начинающейся мести. А месть только начиналась, самое интересное было впереди.

Черный стоял, пихая меня сверху босой ногой в живот. Одежда валялась рядом.

Лариска ушла.

– Где она?
– спросил я спокойно.

– Сбежала.

– Почему?

– Ты был без сознания и она струсила. Может, подумала, что она тебя убила.

Ты почти не дышал. Я сказал, что она сломала тебе переносицу. Может быть, она поверила.

Я снова вспомнил о предсказании Машины. У Черного были часы.

– Сколько время сейчас?

– Почти половина двенадцатого.

– Точнее!

– Тридцать три минуты.

Значит, у меня осталось ещё двадцать семь минут жизни. Это в лучшем случае. Но мы ещё посмотрим, кто кого.

– Слушай, - Черный присел и шептал с восторженным придыханием, слушай, я знаю. Ты завтра все расскажи и её сразу с работы выгонят. А у неё ж сын, она сразу прибежит умолять и извиняться. Будет тут по полу ползать перед нами, а мы все равно расскажем, мы все видели. Ты с неё деньги бери, потом поделим.

Сначала возьмем, потом поделим, а потом все равно расскажем.

– Не понял.

– Она все отдаст.

– Зачем?
– снова удивился я.

– Разве тебе деньги не нужны?

– Нет.

Черный посмотрел на меня так, как смотрят на лунный кратер, выросший в собственном палисаднике.

– Нет у неё денег, - сказал Фиолетовый от окна.
– Совсем близко подобрались, скоро и нас раздолбят. Он говорил о зеленых лучах.

– Нет, - сказал я.
– Я не буду.

– Дурак, я сам все равно расскажу.

– Не расскажешь.

– Нет?

Его глаза сузились, взгляд стал металлическим. Я не дал ему времени решиться.

– Нет, потому что шестеркой теперь будешь ты - ты боишься.

– Я тебя убью, - сказал он.

Он вынул из кармана черную тряпку и начал её разворачивать. Завернутый предмет был продолговатым и чуть длинее ладони.

– Ты только и можешь, что убить восьмилетнего, на большее не способен.

Поэтому ты и шестерка.

Черный остановился. Что-то не сработало. Сейчас он не собирался меня трогать - даже пальцем.

– Хорошо, пошли. Только оденься сначала и сопли подотри.

Мы прошлись по коридору. Лариски нигде не было. В девчачьей палате шумели, там никто не спал. На столе брошена расстегнутая сумочка. Было видно, что в ней поспешло искали что-то - например, Лариска искала свои ключи. Черный начал анатомировать сумочку.

"Анатомировать" - это слово я выучил совсем недавно.

– Вот. Он достал мягкую волосатую игрушку, напоминющую рыжего зайца.

У Лариски была любовь к мягким игрушкам - наверное, не наигралась в детстве. Она их довольно хорошо и много делала, дарила всем на дни рождения