Изобретение зла

(некоторые игрушки даже приближались к портретному сходству), иногда дарила и нам, если было хорошее настроение. В палате валялось несколько таких, пыльных.

Одну из игрушек мы бросили в чан с компотом, сегодня утром. Повар вызывал

Лариску и мы почти час слушали, как крик в столовой переходил в визг и снова становился криком.

А зачем она их делала?
– Можно ведь просто умереть от скуки во время ночного дежурства, если ничем бесполезным не занимаешься.

Этот заяц тоже был самодельный, с ватой внутри (Черный надорвал лапку, чтобы проверить); вокруг толстого животика вышита надпись: "Любимому Сашеньке от мамочки".

– Интересно, почему она вернулась, почему она не ушла на всю ночь? спросил Черный.

Я знал ответ.

– Она просто забыла этого зайца и вернулась за ним. Когда зашла, решила проверить, все ли в порядке. Зайца она делала две недели, по ночам, понемногу. А когда закончила, то сразу же захотела подарить. Не могла даже подождать.

– Откуда ты все знаешь?
– спросил Черный.

– У меня память такая.

– Такой памяти у людей не бывает.

– Значит, я эпсилонэриданец.

– Кто?

– Шпион со звезды эпсилонэридана.

– Ну и что? Нельзя помнить то, чего не видел.

– Значит, я вычисляю.

– Вычислять может только ОНА. Ты не?... (Я понял его мысль, я почувствовал эту мысль одновременно с ним и одновременно же опроверг её. Нет, к счастью нет, я не часть Машины, я не виртуальный монстр - я слишком сложен и мне бывает больно.) Нет, я бил тебя и тебе было больно, продолжил Черный.
– И у тебя кровь на лице. Ты не СТС.

– Не волнуйся, я не СТС.

Фиолетовый смотрел на нас, как на сумасшедших.

– Забудь то, что я тебе говорил вчера ночью, в палате, - сказал Черный.

– Я не умею забывать.

– Я тебе наврал про ту маленькую девочку.

– Так никто не умеет врать, - сказал я, - тем более черные человечки.

Черный вдруг состроил улыбку и сменил тему.

– Ее муж, как, бросил?
– поинтересовался он.
– Я бы такую тоже бросил, только из окна.

– Нет, он случайно попал под луч.

– Ты опять все знаешь?

– Я все помню.

Мы вернулись в палату. Черный держал зайца.

– Ты говоришь, я боюсь? Тогда смотри! Он ударил Белого кулаком в живот.

Потом ещё и ещё раз. Никто не ожидал этого. Все, что произошло тогда, было нереально, как жаркий рваный сон, который мучит и не отпускает тебя, когда ты болен - 39,2 или выше. Время изменило свой ход - все задвигалось медленно и тяжело, как под водой. Я увидел собственную руку, прокалывающую темноту растопыренными пальцами. Звуки исчезли, как в сломавшемся телевизоре, но Черный говорил и каждое его слово было понятно, хотя воспринималось не слухом.

– Все видели. Вы все видели, вы были рядом, вы мне помогали. Вы теперь не расскажете. А я свалю на Лариску. Ну что, я боюсь?

Он отвернул простыню. Белый не двигался. Черный нашел кровь и выпачкал кровью зайца.

– Скажем так: мы все были в Синей комнате, а Лариска бегала по коридору и орала. Мы, понятно, боялись выйти. Она заходила в палату, а потом убежала, вся перепуганная. Больше мы ничего не видели.

– Смотри-ка, какая маньячка оказалась, - сказал Пестрый, - специально игрушку сшила, чтобы её здесь оставить. Она хочет вступить в схватку с полицией и бросает ей вызов! Но тут появляется бравый лейтенант, который владеет рукомашным боем, от слова "махать", и ручным Бобиком! Бобик берет след!

– Заяц - это доказательство, - спокойно сказал Черный.

– А правду никто не станет искать, потому что мы на втором уровне.

– Мы - где?
– поинтересовался Красный но никто ему не ответил.

Потом мы пошли и положили игрушку в мусорное ведро у стола, накрыли газетой. "Наконец-то намечаются сдвиги к лучшему. Самое время приниматься за работу" - порадовал газетный заголовок.

Открытая сумочка все ещё лежала на столе. Черный вынул из сумочки деньги и стал считать.

– Ты смотри, всего восемнадцать миллиардов. У неё правда не было денег. Все бумажки затрепанные. Держи, потом поделим. Ты тоже сегодня заработал.

Я сел к стенке и подпер подбородок коленями.

– Чего молчишь?

– Ты его убил.

– Убил, ну и что?

– Он же был другом!

– Может, он и был твоим другом. Мне-то что?

– Тебе не жалко.

– Я уже привык.

– Как ты мог?

– Это не я, это черный человечек. Меня уже нет, я же объяснял тебе.

– Я все помню, - сказал я.
– Но как ты можешь так спокойно об этом говорить?

– Потому что самое главное я тебе уже рассказал, - ответил Черный.
– и ты не забудешь. Ты думаешь, у меня недержание речи? Ты думаешь, что я всем и все про себя рассказываю, да? Ты думаешь мне было очень интересно устраивать перед тобою духовный стриптиз каждую ночь? Ты так думаешь? Он же был обречен. Ты не понимаешь?

– Может быть.

– Еще немного - и включат третий уровень. Выживет один из всех - и это будет самый сильный, самый хитрый и самый здоровый. Но никак не тот, кто непожвидно лежит, отходя после операции. Лучше умереть сейчас, чем тогда. Тогда будет страшнее.

– Ты себя не оправдаешь.

– А я и не оправдываю. Мне все равно.

– Сколько время?
– спросил я.

Черный посмотрел на часы.

– Уже пять минут первого. Не думал, что так поздно.

– Твои часы идут точно?

– Сегодня проверял.

92

Я вернулся в Синюю Комнату. Вчерашний, нет, уже позавчерашний снег ещё продолжался, но сильно ослабел. Были видны дальние поля и орнамент из далеких желтых звездочек в ночи - там, где раньше стояли небоскребы. Возможно, они ещё стоят, а кому они нужны? Теперь больница стала окраиной, а на окраине всегда война.

– Ты меня слышишь?
– спросил я.

– Да.

– Скажи, как могли люди воевать триста лет назад? У них же не было техники.

Они, наверное, совсем глупыми были.

Я вспомнил то, что видел с крыши: полурастворенная в дымке нависала каменная стена заоблачной высоты - память о мощи последней войны; войны, которая прошлась плугом по Земле, вздымая и разрушая горы.

– Люди никогда не были глупыми, - ответила Машина.
– Все, что они изобретали, они превращали в оружие. Триста лет назад - это то время, с которого я хорошо помню ваш мир. Тогда у людей были ракеты, на которых можно было летать к другим планетам. И этими же ракетами можно было уничножить друг друга сто раз за сто секунд. Люди никогда не были глупыми, они только хотели быть правильными и справедливыми. Вначале они хотели быть правильными - и затевали большие войны; каждый хотел быть правильным по-своему. Потом они стали сражаться за справедливость и война из острой перешла в хроническую.