Изумительное буйство цвета

— Она была у Джейка, — ответил Джеймс.

— Гол! — закричал Мартин и вскочил с дивана, вскинув руки вверх. Он оглядел нас, напряженно стоявших посреди комнаты, глуповато улыбнулся и снова сел.

— Да, — сказал Адриан, — это неподходящее слово. Я выбрал неподходящее слово.

— Правильно, ты же всего лишь писатель, — сказала я. — Никто и не ждет от тебя подходящих слов.

Никто не засмеялся. Я села, сложила руки и стала смотреть телевизор.

— Я просто хотел сказать, — продолжал Адриан, — что ты не в себе с тех самых пор, как…

Он никогда не сказал бы этого. Об этом не говорит никто. Они подошли слишком близко, опасно близко, и вот я — перед ними, но дальше они не идут. Как будто вокруг этого огромная дыра, и каждый боится в нее упасть. Они немного покачиваются на ее краю, а потом поворачиваются и уходят прочь.

— В общем, — сказал Адриан после неловкой паузы. — Нам бы хотелось, чтобы ты поговорила с врачом, с человеком, который поймет тебя. Мы за тебя переживаем, и я уверен, Джеймс согласится с нами.

О нет, подумала я, Джеймс не согласится. Я посмотрела на него, но и у него сделалось такое доброе, сочувствующее лицо — не понять, что он думает на самом деле.

— Ты хоть понимаешь, что Эмили и Рози утратили к тебе доверие?

— Это был сюрприз, — сказала я. — Я хотела, чтобы все было неожиданно.

— Не знаю, сможет ли Лесли вновь поверить тебе, — сказал Адриан.

И вот я здесь, в той же ловушке, что и три года назад.

— Кэтрин Мэйтленд? — произносит медсестра и указывает на дверь слева.

Когда я поднимаюсь, Джеймс улыбается мне ободряюще, и я, чтобы его порадовать, стараюсь казаться сильной.

На самом деле доктор Кросс мне почти что понравилась. Она всегда спокойна, и иногда я забираю с собой частицу ее спокойствия. Мне просто не хочется, чтобы меня подталкивали к этим посещениям.

Когда-то я имела обыкновение заходить к ней довольно часто — теперь даже не помню, почему перестала. Получается, что объяснить причину моего появления здесь не так уж трудно. Я рассказываю ей о Рози и Эмили, об Адриане и Джеймсе, о «Питере Пэне». Я не рассказываю о желтом периоде и о билетах на поезд до Эдинбурга.

Когда я заканчиваю, она сидит какое-то время, серьезно что-то обдумывая. Это маленькая женщина, внешне очень аккуратная и точная во всем. Слова ее тоже очень аккуратны, и по какой-то причине становится понятно, что она знает больше, чем говорит.

— Итак, — говорит она после паузы, — вы осознавали свою ответственность?

Я знаю доктора Кросс достаточно хорошо, чтобы сообразить, к какой мысли она хочет меня подвести.

— Не уверена, — говорю я. — Адриан говорит, что я сумасшедшая.

— А вы что думаете по этому поводу?

Я думаю, что, вполне возможно, он прав, но не говорю этого.

— Не знаю. По-моему, он сказал глупость.

Как ей удалось заставить меня признаться в этом? Я не шла на подобные признания ни с кем другим.

— Не допускаете ли вы, что можете находиться в состоянии депрессии?

Так я и знала, что она это скажет.

— Возможно, так и есть. — Я заплакала.

Она ждет. Не говорит ничего. Мне нравится ее спокойствие, и я в конце концов тоже успокаиваюсь. Она протягивает мне пачку салфеток, я беру одну и сморкаюсь.

— Извините, — говорю я.

— Что вы думаете насчет того, чтобы снова принимать антидепрессанты?

Я смотрю на нее. Она не улыбается. Просто смотрит на меня.

— Я не могу понять, как я себя чувствую, — говорю я.

— А мне кажется, что это неплохая идея — попробовать еще раз, — говорит она.

— Хорошо. — Я киваю. Я боюсь того, к чему это может привести, и думаю, она это знает.

— С тех пор как умер Генри, прошло три года?

В ней нет смущения. Она просто говорит это, а я принимаю то, что она говорит.

— Три года, — говорю я, — два месяца и пять дней.

— И легче не становится?

— Нет.

Она смотрит в свои записи.

— Не верится, что это было так давно.

— Сейчас бы он уже ходил в детский сад. У него были бы друзья… — Я слышу, как мой голос срывается, поэтому останавливаюсь на несколько минут и смотрю в окно. — Многие двадцативосьминедельные выживают. Я видела по телевизору, и в газетах. Везде малыши выживают…

Между нами разрастается тишина. Но в этой тишине есть что-то подвижное и реально осязаемое. Оно течет в воздухе и проникает прямо внутрь меня.

Наконец она спрашивает:

— А как Джеймс? Он вспоминает о Генри?

— Нет, — отвечаю я.

Она кивает.

— Я назначу вам таблетки на месяц. Вы уже знаете, что до того времени, как они начнут действовать, должно пройти две-три недели. Не ждите моментального результата. Я хочу, чтобы вы пришли ко мне по истечении трехнедельного срока. Перед уходом запишитесь в регистратуре. Кроме того… — Она помедлила. — Как вам кажется… может, Джеймсу стоит прийти вместе с вами?

Я удивлена:

— Вы хотите, чтобы мы пришли вместе?

— Да, если он этого захочет. Вы не против?

Я не знаю.

— Я спрошу у него, — говорю я.

Я выхожу и вижу Джеймса — читает «Только для женщин», и я присаживаюсь рядом.

— Мне велели прийти через три недели, и врач хочет, чтобы ты был вместе со мной.

— Я? — Он насторожен. — Что мне там делать?

Я пожимаю плечами. Разве не ясно?

— Сейчас нам нужно записаться в регистратуре.

— Китти, — говорит он, подходя к тому месту, где я сижу, — мне-то зачем идти?

— По всей вероятности, она считает, что тебя этот вопрос интересует.

— Конечно, да. Но это совсем не означает, что я должен идти с тобой. Ты же знаешь, как я отношусь к врачам. Они напоминают мне о детстве.

— Никто не собирается тебя принуждать. Это твое дело. — Мне не хочется возвращаться к Адриану в его замечательную машину. — А почему бы нам не улизнуть через запасной выход?