Изумительное буйство цвета

— И кто только захочет выкапывать дурацкую норку?

Если она скажет «дурацкий» еще раз, мне придется уйти. Делаю вдох, глотаю воздух и берусь за лопату.

— Давай я покажу тебе.

Начинаю копать, и когда она понимает, что норка может быть действительно большая и выкопать ее довольно просто, она присоединяется ко мне.

Какое-то время мы копаем, вытаскивая кусочки древесины, банки из-под кока-колы, ракушки, сухие водоросли, и раскладываем все это в отдельные кучки.

— Почему здесь деревяшки?

— Может, это от кораблей, которые утонули и разбились на части, а может, кто-то принес из дома, чтобы приготовить барбекю.

— Что такое барбекю?

Неужели она действительно не знает или только притворяется?

— Знаешь, это когда ты готовишь мясо, сосиски и всякие другие продукты вне дома.

Она кивает и продолжает копать. Через некоторое время она снимает пальтишко, а затем и ботинки с носками. Я раскладываю их на островках, освещенных изменчивым солнцем в надежде, что они подсохнут. Но проходит немного времени, и она валится от усталости.

— Мне очень жарко, — говорит она.

— Когда перестаешь копать, нужно надевать пальто, — говорю я. — Иначе тебе опять будет холодно.

Она смотрит на меня сбоку, и я вновь стараюсь понять, когда она говорит правду, а когда притворяется.

— Мне жарко, — опять говорит она. — Я думала, что мы будем есть мороженое.

— Хорошая мысль. Надевай ботинки с носками, и мы за ним отправимся.

— Не хочу идти. Я побуду здесь. Ты принеси.

— Тебе придется пойти со мной.

— Нет.

Ее решительность меня останавливает. Как будто она умеет разрушать логические связи в моем сознании, и это мешает мне ясно мыслить. И как же заставить ребенка делать то, чего он не хочет?

— Пожалуйста, — говорю я.

— Нет.

Здесь довольно тепло, своего рода укрытие от ветра; она не сможет уйти далеко за то время, пока я куплю мороженое, и я сразу увижу, если она выйдет на дорогу.

— Хорошо, — говорю я. — Я скоро вернусь.

Беру кошелек и вылезаю из нашей ложбины. Холодный ветер так и срывает мое пальто. В воздухе появляются капли дождя, которые, смешиваясь с песком, больно бьют по ногам.

Переходя дорогу с мороженым в руках, я вспоминаю свои каникулы с братьями. Отец не ездил к морю, поэтому несколько лет мы были там без него. Помню, как Адриан следил за всеми, как спали в домике на колесах, как Мартин, который был гораздо терпеливее остальных, учил меня плавать; помню, как Джейк и Пол приносили рыбу с чипсами, а потом спорили, кому положено больше.

Не могу найти ложбину. Исходила дюны вдоль и поперек, стараюсь не поддаваться панике, злясь на себя за то, что плохо запомнила дорогу:

— Меган! — кричу я.

Ответа нет. Я кружу то там, то здесь, стараясь найти что-то знакомое: кучку перьев, дюну, что повыше других, или ту, на которой больше травы. Снова зову. И вновь нет ответа.

И вдруг, совсем неожиданно, натыкаюсь на сумку со всеми нашими вещами.

— Меган! — кричу я, но ее и здесь нет.

Стою спокойно, стараясь дышать ровнее.

— Меган!

Ветер теперь задувает и в ложбину и рвет в клочья мой голос.

Заглядываю в нашу норку и замечаю слабое движение. Делаю шаг вперед и с облегчением вздыхаю. Она в пещерке, поэтому я и не могла ее разглядеть.

— Меган, — говорю я, стараясь оставаться спокойной. — Почему ты не отвечала, когда я звала тебя?

Она не узнает меня, не оборачивается. Я наклоняюсь, и ко мне поднимается струйка дыма. Она собрала все кусочки дерева, сложила их в кучку шалашиком и разожгла костер. Она забыла обо всем, что творится вокруг. Лицо ее восхищенно-сосредоточенное, так как все ее внимание сконцентрировано на огне. Она затерялась в другом мире, совсем непохожем на этот, в мире фантастических пламенных форм, где существует одна она, и я там неуместна.

Огромные капли дождя начинают падать на песок и создавать на нем странные плоские узоры.

9 Наверху блаженства

Дойдя до середины бутерброда с сыром и соленым огурчиком, я осознаю, что во всем этом нет ничего хорошего. Нам нужно ехать домой. Откусываю кусочек, но он застревает у меня во рту; не могу его проглотить, настолько он твердый и сухой. Пробую жевать, но мне недостает слюны, чтобы хоть как-то его протолкнуть. Так и хочется все выплюнуть, но сделать это на глазах у Меган я не могу, поэтому заставляю себя продолжать жевать. Ничего не вышло, кроме тех холодных коротких часов на берегу, а больше здесь делать нечего. Я силюсь не расплакаться перед лицом той реальной ситуации, в которой мы оказались, и осознаю разгромный и унизительный смысл капитуляции.

Меган крошит свой бутерброд с яйцом; ее маленькое жестокое личико морщится от отвращения.

— Это дурацкий бутерброд. Что, нельзя было купить что-нибудь повкуснее?

Я не отвечаю. Смотрю в окно и пытаюсь разглядеть, продолжается ли еще там, на улице, нормальная жизнь, но картина размыта. Никогда мне не проникнуть в эту нормальную жизнь. И откуда только появилась сама идея, что такое возможно? Это ощущение провала хорошо мне знакомо. Оно как старый друг, оставивший меня лишь ненадолго, но все это время просто слонявшийся за углом в ожидании подходящего момента, чтобы вернуться.

— Дурацкое кафе, — говорит Меган.

Заставляю себя сосредоточиться. Никак не могу придумать, то ли отреагировать на замечание по поводу кафе (которое, между прочим, вполне приличное), то ли на «дурацкое», — которое (стоит лишь ей произнести это слово) тяжелым ударом отдается у меня в мозгу, забивая еще один гвоздь, затем еще и еще. Целые толпы «дурацких» дураков бегут, наталкиваясь друг на друга, озабоченные лишь одним: только бы о них услышали.

— Съешь еще кусочек, — говорю я.

Она с презрением смотрит на меня и отталкивает тарелку.

— Ты дура, — говорит она. — Я тебя ненавижу.

Конечно же, она права. Я дура. Я наделала массу безрассудных вещей и даже не понимаю, как это все произошло. Неужели я на самом деле украла ребенка? Неужели взяла с собой Меган и надеюсь вместе с ней куда-то исчезнуть? А как же Джеймс? Что с моей семьей? Почему им нет места в моих сумасшедших фантазиях?

Когда я в конце концов определила на пляже местоположение Меган и застала ее играющей с огнем, ощущение нереальности происходящего, парившее над нами все это время, казалось, теперь надсмеялось над нами. Мир стал раскалываться на тысячи не связанных между собой кусочков.