Изумрудные зубки

Мать еще говорила, когда у Тани подогнулись колени, кухня поплыла перед глазами, во рту стало кисло, а к горлу подошла тошнота.

– Папа, – падая, прошептала она. – Папа? Папочка... Если бы ты знал, как мне было без тебя хреново...

– Опа! – как сквозь вату услышала Таня голос матери. – Да она никак в обморок валится!

– Если бы ты знал, папуля, как мне тебя не хватало! Если бы ты был со мной все эти годы, я бы... я выросла бы сильной, самоуверенной, красивой и дерзкой как Сычева...

– Ну надо же! Папуля! Хоть бы раз за всю жизнь меня мамулей назвала! – продолжала как сквозь вату жужжать мать. – А тут – бац! – и сразу папуля! А кто сопли ей вытирал? Кто в садик водил? Кто у кроватки сидел? Афанасий, достань нашатырь из аптечки, а то она мне коврик помнет!

Сознание все-таки улетучилось, и последняя мысль, которая зацепила его, была о том, что она так и не знает, жива ли Сычева...

* * *

– Что-то ты слабый какой-то, – отвалившись от Глеба, словно насосавшийся клоп, сказала баба, называвшая себя Луизой. – Слабый по мужской части, – уточнила она, выбралась из кровати и, сотрясая бесформенной грудой жира, стала натягивать спортивный костюм.

– М-м-м-м... – промычал Глеб, не открывая глаз. – М-м-м-м...

Он чувствовал себя девушкой, над которой надругалась рота солдат, лягушкой, по которой прошелся каток, бабочкой, которую пришпилили булавкой к гербарию, но больше всего он физически ощутил, что такое «моральный ущерб». Именно моральный, несмотря на боль во всем теле, привкус чеснока на губах и порванный подол красной комбинации. Вернее – благодаря им.

Про Ингу, баню, побег, он и думать забыл. Казалось, все это было забавным приключением по сравнению с этой... Мона Лизой.

– М-м-мама! – позвал зачем-то Афанасьев маму.

– Ну ничего, – бодро сказала Луиза. – Я тебя от импотенции быстро вылечу! У меня еще с зоны такие рецептики припасены – покойники шевелиться начинают, старики резвее кроликов на женский пол прыгают!

Слово «импотенция» больно хлестнуло Афанасьева по мозгам.

Никто никогда не употреблял это слово не только по отношению к нему, но и в его присутствии. Переборов слабость, он резко сел.

– Я не импотент, – как можно жестче произнес он, пытаясь запахнуть разъехавшуюся ниже пояса драную комбинацию.

– Не волнуйся, любимый, – ласково пропела Луиза и потрепала его, как собаку, по шее. – Не переживай! Я тебя... тебе все быстро поставлю. Не переживай, любимый!

– Б-б-боюсь, я не смогу быть вашим любимым. – Жесткий тон не получался, а к проблеме импотенции прибавилась проблема заикания.

– А тебя не спрашивает никто – сможешь, не сможешь! – невозмутимо заявила Луиза, рывком застегивая молнию на куртке. – Мне судьба дала шанс, и я не намерена его упускать. Не хочешь – заставим, не можешь – поставим. Давай, быстренько умывайся, переодевайся, и по хозяйству мне помогать!

– В-в-в каком смысле, по-х-хозяйству?.. – Кошмар не только продолжался, он усугублялся, приобретая новые подробности и краски.

– Хозяйство у меня, миленький! Кролов тыща голов, кур с полсотни, свинок десяток и пара телят. За всеми уход нужен. Тут не город, трудиться надо. Трудно мне одной, без мужика-то, справляться. Вот мне с тобой и подфартило! Давай, давай, быстренько! Вот, рейтузы мои оденешь, веревочкой подвяжешь, если велики будут и вперед, в сараюшку. У кроликов поддоны почистить, свиньям корма задать, кур пару-тройку забить. Я на базар поеду, торговать ими буду.

– Забить, – отрешенно повторил Глеб и хихикнул. – Кур пару-тройку за-бить! Ма-ма! – заорал он, сорвался с кровати и со всех ног бросился к двери, но был перехвачен железной рукой. Бороться с Луизой было бессмысленно, если ты не борец сумо. Глеб таковым не был, поэтому обмяк у нее в руках, как тряпичная кукла.

– Пусти, – прошептал он. – Пусти!! Мне домой надо! У меня мама, жена, д-д-д-детей три штуки. Меня ждут, меня ищут!! Я... я не справлюсь с твоим хозяйством! Я городской человек! Я журналист! Я не умею чистить поддоны кроликам и давать корм свиньям! Не умею!! Я даже трахаться не умею! – Аргументы иссякли, голос предательски задрожал. – Зачем я тебе такой нужен? Отпусти...

Луиза крепко сжала его в объятиях, поцеловала в затылок, погладила по голове.

– Ну и что, что женат, – нежно прошептала она, – ну и что, что детей трое штук. Там пожил, теперь тут поживешь, мне счастье будешь дарить, не все в одни руки. Ну и что, что журналист, говно чистить – дело нехитрое, быстро научишься. Ну и что, что с половой жизнью у тебя трудности – разберемся, подлечим, прооперируем. Эрекция – дело поправимое даже в гробу. Давай, быстренько штанишки напяливай и в сараюшку топай! – Она погладила его по спине, по голове, по попе.

– Ма-ма! – Глеб уткнулся в огромную рыхлую грудь и зарыдал: – Ма-а-а-ма!!

– Правильно, я и мама тебе, и папа, и жена, и любовница, и сестричка, и госпожа твоя. Правильно.

– Есть хочу, – всхлипнул Глеб. – Есть и пить.

– Так работу сделаешь и поешь! Не потопаешь, не полопаешь – слыхал про такое?

– Слыхал... – Глеб отлепился от подмышки, пахнувшей чесноком, снял комбинацию и стал натягивать рейтузы жутких размеров.

Если ты не можешь переломить обстоятельства... расслабься, и получай удовольствие.

Веревочки не понадобилось, он завязал рейтузы узлом на поясе.

– Ой, как ты славно придумал! – затряслась от смеха Луиза. – Умненький, славненький, добренький! – Она растрепала ему волосы.

– Я еще слабый, – прошептал Глеб. – Дело в том, что меня похитили, долго держали взаперти, мучили, а потом я бежал...

– Ничего, ничего, окрепнешь на свежем воздухе, – она подтолкнула его в спину к двери.

– Меня разыскивает милиция! – Наконец, он нашел главный, устрашающий аргумент.

– Ха-ха-ха! Милиция! – захохотала Луиза. – Разыскивает! Где она тебя разыскивает? В Москве? Ха-ха, так я в трехстах километрах от Москвы живу! Пусть догадается эта милиция, где тебя искать! А если и догадается, я за свою любовь драться буду! Я счастья своего не отдам! Кстати, миленький, как тебя звать?

– Глеб. Глеб меня звать.

– Звали. Я тебя буду Арсеном кликать. Черненький ты, худенький, на Арсена похож.

– На Арсена похож, – повторил Глеб. Комок стоял в горле. Комок слез, паники и бессилия. – На Арсена похож!! – Он сделал над собой большое усилие, чтобы не разрыдаться.