Изумрудные зубки

– Давай, миленький, на работу. Хватит лясы точить. Кролов надо чистить, свинок кормить, кур рубить. – Луиза тычками в спину провела его через одну комнату, через другую, и выпихнула в просторные сени, где висели чесночные гирлянды и березовые веники.

– Не пойду! – Глеб ухватился за косяки и уперся пятками в пол. – Не пойду! – заорал Афанасьев. – Я боюсь тварей этих! Кур боюсь, и кролов боюсь!! У меня в детстве даже хомячка не было, а ты меня сразу к свиньям! Я не знаю как к животным подступиться! У них зубы, клювы, когти, шерсть и миллиарды микробов!

– Вот и узнаешь, вот и научишься, вот и ознакомишься, – Луиза отцепила его пальцы от косяка, открыла дверь на улицу и пинком поддала Афанасьеву ускорение. Глеб кубарем скатился с крыльца и приземлился на четвереньки в ровную зеленую травку.

Расслабься, и получай удовольствие, сказал он себе, утер слезы, сопли, и встал.

– Луиза Монализовна, – обернулся он к бабе, – а за что вы сидели?

– Ха-ха-ха, Монализовна! – залилась она хохотом. – Здорово! А сидела я, мой любимый, за любовь. За большую и светлую срок мотала. Был у меня любимый – черненький, худенький, славный такой, звали его...

– Арсен?

– Ишь, догадливый! Жила я с ним, радовалась. Но как-то домой с работы пришла раньше времени, смотрю, а он с рыжей уродиной в моей кровати кувыркается. Взяла я на кухне скалку и по голове их обоих ударила. Скалке-то ничего, а головы раскололись. Двойное убийство! Вот и весь криминал. Суд признал, что я была в состоянии аффекта и дал мне всего пять лет. Так что ты не балуй, мне пару-тройку лет отсидеть, раз плюнуть, а моральное удовлетворение – о-о-громенное!!

– Я и не балую, – прошептал Глеб и поплелся к огромному сараю, где кудахтали куры и хрюкали свиньи.

Славная мысль вдруг пришла ему в голову. Если он ушел от бандитов, вырвался из раскаленной сауны, убежал от верной смерти, когда шансов на спасение никаких не было, неужели он не удерет от полоумной искательницы большой и светлой любви?! Ведь он не связан, на нем нет кандалов, а приусадебный участок – не тюрьма. Сейчас он сделает видимость, что работает, может, даже почистит мерзких кроликов и свернет головы нескольким курам, а потом, когда она потеряет бдительность и уедет на базар торговать, он...

Он вернется в свою тихую, благополучную жизнь. К маме, к бабушке, к жене, к любовнице, в двум любовницам, если, конечно, Татьяна на полном серьезе не укатила в свой Новосибирск. Нет, к Татьяне не надо. Она слишком юная, проку от нее никакого. Ее саму надо опекать и о ней заботиться. А он сдастся в руки взрослых, сильных, надежных женщин. Они разберутся и с диском, и с камнями, и с его безопасностью.

Глеб открыл дверь сарая и покачнулся от резкой, сшибающей с ног вони. Афанасьев сделал шаг назад и огляделся. Участок вокруг дома был огорожен высоким кирпичным забором, а одна сторона, прилегающая к соседскому огороду – колючей проволокой. Интересно, как он смог на него проникнуть?

– Не балуй! – крикнула ему с порога Луиза и весело захохотала.

* * *

– Думаем! Думаем! Думаем!

Сычева носилась по комнате из угла в угол. – Устроим мозговой штурм!

– Устроим, – еле слышно повторила за ней Афанасьева.

Таня лежала на широкой кровати, с мокрым полотенцем на лбу. Утром она вернулась от матери и вновь обретенного папаши в свое тайное логово. И только тут, после радостных воплей Сычевой, искренних слез радости Татьяны, после объятий и подробного рассказа, что с ней случилось, Тане стало по-настоящему плохо: голова заболела и закружилась, руки и ноги задрожали от слабости, а желудок напомнил о себе тошнотой. Наверное, это были последствия стресса.

Или, все-таки, она заработала сотрясение мозга?

В детстве у нее жил хомячок. Как-то раз, чистя клетку, она за ним не углядела, и хомячок навернулся с табуретки вниз головой. Последствия были ужасные: хомячок стал бегать не по прямой, а кругами, словно пытаясь догнать свой хвост. Ветеринар был жесток в своем приговоре. «Лампочку стряхнул», сказал ветеринар и прописал хомяку темноту, покой и какие-то капли, которые Таня три раза в день капала в зубастую пасть. Капли пошли впрок, хомяк стал бегать ровнее, и хотя его иногда заносило – это был вполне здоровый и веселый хомяк. Потом он, правда удрал, устроил в печке гнездо и спал там, пока печку не включили, но это уже другая, почти кулинарная история.

Сейчас она напоминала себе того хомяка – голова сильно кружилась и, если бы она встала, то тоже пошла бы кругами вокруг своей оси. Ей бы сейчас темноту, покой и тех капель.

Но дневной свет настойчиво лез в окно, название капель она не помнила, а вместо покоя Сычева предлагала устроить ей «мозговой штурм».

Только бы не застонать во время этого «штурма».

– Значит, ты говоришь, что Глеба вот-вот должны были назначить главным редактором международной газеты «Власть»?! – спросила Сычева.

– Мама и папа так говорят. – Ей было удивительно легко выговаривать это слово – папа. Словно она всю жизнь его употребляла.

– Мама и папа! Как трогательно! И за две недели до этого чудного события Афанасьева тюкают по башке и увозят в неизвестном направлении. При этом у него в столе валяются камешки стоимостью с небольшое африканское государство, а также запароленный диск со статьей, разоблачающей самых что ни на есть неприятных парней во всей Москве и Московской области. Статья подписана его именем, но мы почти наверняка уверены, что Глеб «так» и «такое» написать не мог! Старый хрен Зельманд сам рыщет по всем квартирам в поисках камней и статьи! Он даже окочуривается от страха, не найдя ни того, ни другого. А мама и папа говорят, что Афанасьев вот-вот станет главным редактором. Что это значит, девки?!! Что это означает для Овечкина, до которого я так и не могу дозвониться?! На работу я ни ногой! Я боюсь! Буду скрываться тут, пока что-нибудь не проясниться, пока Овечкин не объявится живой и здоровый, пока... Нет, но что, все-таки, все это значит?!

– Ни Глеб, ни Овечкин о новом назначении ничего не знали, – поспешно заметила Таня, наблюдая, как от головокружения вращается простенькая люстра на потолке. – Об этом знали только... мама и папа!

– Мама и папа! – опять заорала Сычева. Она все носилась, как заведенная, потому что только в движении могла выплеснуть накопившееся возбуждение. – Как сложить этот пазл, девки?! У меня впечатление, что в нем много фрагментов совсем из другой картинки! Нет в этом сюжете Глеба, но тем не менее Афанасьев пропал! Тем не менее именно у него в рабочем столе я обнаружила жуткие вещи! Именно за его столом кто-то застрелил тюфяка и мямлю Игнатьева! Черт!

«Мозговой штурм» терпел крах. Разрозненные сведения плохо соединялись друг с другом и не позволяли делать правильных выводов. А главное – во всю эту историю никак не укладывалась личность ее главного героя – Афанасьева.

– Я, кстати, эсэмэску отправила оперу Карантаеву с маркой машины, на которой тебя похитили, – сказала Сычева и упала, наконец, обессилено в кресло. – Это все, что я могла сегодня ночью для тебя сделать, – сказала она Тане.

Татьяна стояла в углу комнаты, перед мольбертом. На холсте, улыбаясь, смотрела из-под полуопущенных ресниц, глянцево-приторная Мэрилин Монро. У Монро были алые губы, алое платье и алые туфли. Позади, щетинился небоскребами урбанистически-скучный пейзаж. Интересно, что сказала бы преподаватель по рисунку, трепетная Ираида Соломоновна Штаппельман, если бы увидела эту «работу»? Наверное, ничего не сказала бы, просто схватилась за сердце.