Извинюсь. Не расстреляют (сборник)

Позвонил американец и попросил приехать.

– А в чем дело? – спросила Надька.

– Приезжай, увидишь…

Надька приехала и увидела в окне привычную поляну с дубом, а рядом – группу рабочих и желтый экскаватор.

– Что это? – спросила Надька, сглатывая нехорошее предчувствие.

– Собираются строить подземный гараж. А свер-ху – платная стоянка, – сообщил американец. – Все выхлопные газы – в окно. У меня проблема с легкими. Я должен буду съехать.

– Подожди съезжать. Я что-нибудь придумаю, – сказала Надька.

– Все соседи протестуют, – поведал Джордж.

– А как они протестуют?

– Возмущаются.

– И все?

– А что еще? – удивился Джордж.

– Американец называется… – усмехнулась Надька.

В России принято считать, что американцы – деловые и предприимчивые. Но американцы тоже бывают всякие: хваткие и созерцательные. Джордж был книжный человек, изучал ненормативную лексику в русском языке. Кому она нужна? Но значит – нужна. Джордж произносил ненормативные обороты с акцентом, и это переставало звучать как мат. Это была почти песня.

– Хочешь, я поговорю с рабочими? – предложил он свои услуги.

– Им нужна не лексика, а твердая валюта.

– Но их много, – резонно заметил Джордж.

Надька подумала и решила идти законным путем.

Она привлекла юриста Гену – того самого, похожего на братка. Гена подсказал: нужно выяснить – кто строит, кто является заказчиком?

Выяснилось, что заказчик – Москва. Далее требовалось собрать подписи и обратиться в Московское правительство. Надька выделила время, обежала все сто квартир, собрала подписи и деньги. Дом был раскуплен богатыми людьми, денег никто не жалел.

В конце списка Надька приписала четыре знаменитые фамилии. И сама за них расписалась разными ручками. Кто будет проверять? Никто ведь не знает, как расписывается виолончелист Ростропович или Майя Плисецкая. И никто не знает их адрес. Это люди мира. Они живут везде и вполне могут иметь квартиру в этом доме.

Собрав деньги, Надька устремилась вперед и вверх, как ракетоноситель. Ее путь лежал к зданию Моссовета. Надька подъехала на машине и оглядела дом профессиональным взглядом риэлтора. Какой добротный дом. При Сталине лучше строили, боялись халтурить и воровать. Бояться полезно.

У входа с внутренней стороны стоял милиционер. И еще два в холле.

– Ваш пропуск, – сказал один из двух.

– У меня нет. Но мне очень надо…

Надька сделала умоляющие глаза и показала бумагу с подписями.

– Попросите, чтобы вам спустили пропуск, – сказал второй милиционер.

– А кого попросить?

– А к кому вы идете?

В это время Надька увидела знакомое лицо. Из лифта вышел округлый мужик с круглой головой и круглым лицом. Где она его видела? По телевизору, в передаче «Без галстука».

Надька метнулась, преградив ему дорогу. Милиционеры не успели ее остановить, но держали в поле зрения.

– Я Надежда Варламова, – торопливо представилась Надька. – Дочь художницы Варламовой.

Округлый мужик не знал такую художницу, но это не имело значения. Перед ним стояла молодая женщина, похожая на татарскую Кармен.

– Я губернатор Иван Шубин, – представился мужик. – Какие проблемы?

– Мне надо пройти, а меня не пускают.

– К кому?

– Я не знаю.

– А в чем дело?

– У нас перед домом дуб. Ему семьсот лет. Под этим дубом еще Пушкин сидел. И Андрей Болконский…

– Андрей Болконский – вымышленный персонаж. Плод воображения. И дуб зеленый – тоже плод воображения.

– Но Пушкин – реальный, – возразила Надька и протянула бумагу.

Губернатор стал изучать коллективное письмо. Надька смотрела на его чистую лысину, блестящую, как бильярдный шар. Вспомнила передачу «Без галстука»: губернатор показывал свои поля, угодья, конюшню, где каждый рысак стоил дороже «мерседеса». Он был богат, как Онассис, если не круче.

– Вам надо к Круглову. – Губернатор вернул Надьке письмо.

– Он меня не примет, – проговорила Надька упавшим голосом.

Шубин подумал и сказал:

– Ну ладно, пойдемте…

Надька устремилась за губернатором.

Перед тем как войти в кабинет, он обернулся и спросил:

– А разве Плисецкая не в Мюнхене живет?– И в Мюнхене тоже, – подтвердила Надька.

Круглов оказался седым человеком с печальным лицом.

Губернатор сел напротив, они стали разговаривать вполголоса на каком-то своем языке. Как летчики в кабине самолета, но там звучали технические термины, а здесь бюрократические: вопрос поставлен, вопрос решен. И еще что-то между слов. У них был свой язык, как у лис или волков. Они понимали друг друга, поскольку были из одной стаи.

Надька сидела возле, но не вместе. Она была вне стаи. Ее туда не пустят. Она была из тех, что просят. А они – из тех, что дают. Или не дают.

– Людей валят, а тут дерево пожалели, – заметил Круглов, глядя в Надькин документ.

– Если деревья начнем жалеть, может, и до людей дойдем, – отозвался губернатор.

Круглов отложил в сторону письмо. Сказал:

– Вопрос непростой. Спущены деньги. Кому-то наступаем на хвост.

– Я даже знаю кому, – сказал губернатор. – Но общественность… С общественностью надо считаться. Не те времена…

Они снова заговорили на своем языке и сугубо о своих делах. Надька поняла, что губернатор зарулил к Круглову не из-за нее. Не из любезности. Ему самому что-то было нужно, может быть, собственный дом в черте города.

Решив свой вопрос, губернатор попрощался и ушел. Выкатился, как колобок. Надька и Круглов остались с глазу на глаз.

Надька вытащила заготовленный конверт и брякнула на стол. Круглов растерянно посмотрел на конверт. Все это делалось иначе, не напрямую. Но видимо, гражданка Варламова не знала тонкостей. Ее привел губернатор – значит, работают не деньги, а связи.

– Уберите сию секунду, – приказал Круглов. – Вы это не делали, я не видел.

Надька смутилась и послушно вернула конверт обратно в сумку. Нависла неловкая пауза.

– Если перед моими окнами будет стоянка, я устрою самосожжение, – сказала Надька, чтобы что-то сказать.

– И очень глупо, – отреагировал Круглов. – Никто не оценит. Вон Листьева убили, и ничего. Пошумели и забыли. А вас тем более…

«Дурак, – подумала Надька. – Неужели он думает, что я себя подожгу из-за стоянки? Я лучше стоянку подожгу. А еще лучше – продам квартиру втридорога и куплю в другом месте…»То, что для нормальных людей составляло неподъемную трудность, а именно: продажа квартиры, покупка новой, переезд – для Надьки не составляло ничего. Единственное, что она не смогла преодолеть – Светлану. Все остальное – на раз. Как расщелкнуть орех…

Через неделю Надьке позвонили из канцелярии Круглова и сообщили, что вопрос решен.

А еще через три дня желтый экскаватор опустил ковш и отъехал в неизвестном направлении.

Надька испытала настоящее торжество. Она победила целое государство.

Жильцы дома звонили по телефону, благодарили красивыми словами. Надька принимала комплименты, как актриса после спектакля. И оказывается, ей очень нужны были красивые человеческие слова. Андрей своим поведением постоянно унижал Надьку. Идеал «я» был затоптан в землю. Надька чувствовала себя тем, что валяется на земле. А сейчас ее самоуважение поднималось с земли и росло, росло… Хотелось позвонить Андрею и выкрикнуть торжествующие слова. Но зачем? Он скажет: «Давай увидимся». Придет. И уйдет. Нет.

Деньги, собранные для взятки, Надька оставила себе. Это был гонорар за проделанную работу. Круглов денег не взял, но мог бы и взять.Надька поменяла себе машину. Это оказалось очень кстати, поскольку старая постоянно ломалась и сосала деньги.

Ночью раздался звонок. Надька решила, что это звонит очередной сосед по дому с очередной благодарностью, но в трубке молчали. Надька тоже молчала. Выжидала. Это мог быть Лева Рубинчик.

– Ладно, – произнес голос Андрея. – Я согласен. Ты меня дожала.

– Ты пьяный? – проверила Надька.

– Да, – сказал Андрей. – Но это не зависит. Я устал бороться с собой и тобой. Я сдаюсь.

Андрей положил трубку. Надька сидела оглушенная. Она так долго бежала к этим словам, протянув руки, как к горизонту. Но горизонт все время отодвигался, и получалось, что Надька бежит на одном месте. И вдруг – на тебе! Вбежала в розовый горизонт.

Надька не могла обрадоваться. В ней стояло недоумение.

Набрала Нэлю.

– Он сказал: «Я согласен. Ты меня дожала…» Что это значит?

– Значит, он делает тебе предложение, – расшифровала Нэля.

– А еще он сказал: я устал, я сдаюсь…

– Значит, он разводится с женой и женится на тебе…

Нэля замолчала. Надькин напор всегда казался ей позорным. Она всегда ругала Надьку: так себя не ведут. А оказывается, Надька была права. Она победила. А воз Нэли и ныне там. Скромные стесняются и остаются в тени, где холодно и темно. А место под солнцем занимают наглые и напористые.

– Поздравляю, – печально сказала Нэля и положила трубку.

«Расстроилась», – поняла Надька и набрала Нину.

– Ты спишь? – проверила Надька.

– У меня пирог в духовке. А что?

– Ты стоишь или сидишь? – снова проверила Надька.

– Стою. А что?

– Сядь. Андрей сделал мне предложение.

– А я тебе что говорила?

– А что ты мне говорила?

– Что он тебя любит. А иначе зачем ему было искать приключения на свою жопу? Сейчас! – крикнула она в сторону. – Когда свадьба?

– Не решили еще…

– Да сейчас! – раздирающе крикнула Нина. – Не дают поговорить. Это жизнь? Вот скажи: это жизнь?

Нина бросила трубку. Ей не давали общаться, а может, пирог пригорел…

Надька позвонила Ксении.

– Не может быть, – сказала Ксения. – Он врет…

– Почему ты так решила?

– Потому что у вас слишком все затянулось. Мужчины, как правило, женятся сразу или не женятся никогда. А вы уже валандаетесь семь лет.

– Он проверял свои чувства.

– Не верю я ему, – сказала Ксения. – Да и зачем тебе замуж? Дети есть, деньги есть. Что может быть лучше свободы?

– Лучше свободы может быть любовь, – сказала Надька.

Ксения помолчала, потом проговорила мечтательно:

– Я хочу домик у моря… Утром открыть глаза и сразу войти в теплое тугое море. Потом весь день работаешь по-другому. И думаешь по-другому…

– Ты умеешь думать о ком-то, кроме себя? – спросила Надька.

– Просто ты меня не слышишь, – отозвалась Ксения.

– А ты – меня.

Надька положила трубку и подумала: любовь к профессии выжрала у Ксении все остальные человеческие чувства. Не с кем поделиться своей победой. Из-за какой-то паршивой стоянки ликовал весь дом. А на счастье, счастье целой жизни, доставшееся ценой таких страданий и унижений, – всем плевать. Кроме Светланы. Вот ей не плевать. Это точно. Гром победы – раздавайся! Но что-то внутри Надьки стояло как тормоз. Никакого тебе грома победы. Тишина. Она легла спать и стала слушать внутренний голос, но он молчал. Странно…

На другой день Андрей пригласил Надьку пообедать.

Она вошла в ресторан – тот самый «Сыр» – и села напротив Андрея. Официанты не пели. Видимо, они пели только по вечерам.

Надька ждала развития вчерашнего предложения. Ее интересовали детали: когда Андрей переберется с вещами? Где будет свадьба? На каких условиях отпустила его Светлана? Но Андрей безмолвствовал.

Надька устремила свой взгляд прямо в его глаза, но Андрей смотрел Надьке в переносицу. Потом на ее ухо. Он бродил глазами и уже не говорил, что он устал бороться с собой. Все оставалось на прежних позициях: Светлана – жена, Надька – любовница.

Надька принялась за еду. Все стало ясно: вчера Андрей напился и ему померещилось. А сегодня – размерещилось.

Все эти годы Надька, как Сизиф, таскала камни в гору. А когда дотаскивала, камень срывался и катился вниз. И опять все с нуля. Но Сизиф был здоровый парень, а Надька – слабая женщина с хроническим бронхитом.

– Я люблю тебя, – хмуро сказал Андрей.

– Я знаю, – отозвалась Надька.

Эта любовь ничего не решала. Она пригодилась только для того, чтобы проверить прочность своего дома.

Официант принес салат. Трава была не порезана ножом, а порвана руками. Не холодное железо, а теплые руки.

Надька молча съела салат. Потом вытащила из сумочки деньги. Официант приблизился.

– Не берите у нее, – испугался Андрей.

Надька положила на стол сто долларов. У нее не было других купюр.

Поднялась и ушла.

Дома пахло ванилью. Это Таня пекла творожную запеканку. Маша крутилась рядом. Помогала. Лука собирал конструктор. Тихо, благостно, будто ангел распростер крыла.

Надька села без сил. Андрей разорил ее душу, как кот птичье гнездо. Но и внес. Он подарил любовь. Такого полного счастья и такого полного несчастья она не испытывала ни с кем. Но теперь – все. Дальше уже шизофрения. Дальше действительно остается облить себя бензином и поджечь.

Позвонила Ксения с радостным известием. После выставки – фуршет, оплачивают какие-то спонсоры.

– Оденься красиво! – велела Ксения.Надька – это ее лучшая работа и должна соответствовать. Об Андрее даже не спросила. Забыла? Или выставка важнее… На фоне выставки все остальное не имеет значения.

Выставка действительно оказалась интересной.

Надька впервые увидела все работы, собранные вместе. По-настоящему талантливы были бронзовый петух и глиняная корова с колокольчиком. Корова – сама Ксения, такая же доверчивая и добрая, с ресницами-щетками.

Надька любила поддразнивать Ксению: дескать, что она заработала за всю жизнь? Но смысл ее жизни – вне материального. Ксения шевелила своими пальчиками, уносилась в свою глиняную страну, и ей было там хорошо. Успех и творчество, успешное творчество – самый сильный наркотик. Это больше, чем деньги.

Деньги украшают жизнь, но не составляют ее смысла. Ксения – богатый человек и не потому, что у нее много денег. А потому, что ей мало надо.

Народ фланировал по выставке. Возле Ксении крутились Эвелина из министерства, какие-то пиджаки, должно быть, спонсоры.

Ксения совала всем Надьку и спрашивала:

– А правда, у меня красивая дочь?

Как будто так не видно…Надька с сожалением смотрела на свою мамашу. Талантливый человек, но талант спрятан внутри, а внешне – клоун с плохими репризами. Может быть, Ксения смущалась… Когда человек зажат, он фальшивит.

После выставки повалили на фуршет.

Столы стояли буквой «П». Еда была позорная: картошка в мундире, но горячая. Пролетарская селедка, но слабосоленая. Бутерброды с примитивной колбасой, но колбаса свежайшая. Фрукты порезаны на четыре части.

Спонсоры оказались бедные либо жадные. Надьке было стыдно, но она осталась. Налила в фужер водку, пусть думают, что минеральная вода. Стала пить маленькими глотками, заливать пустоту. Раньше внутри «все пело и рвалось», хотелось звонить каждую секунду, выяснять и доказывать. А сейчас – в душе пустыня, только ветер перегоняет песок. И не хочется ничего выяснять, потому что слова ничего не значат. Слова – это воздух, который колеблется от звуков. Потом перестает колебаться. И это все. У Ксении за всю жизнь – петух и корова. Но зато какой петух… какая корова… Они стоят целой жизни. Хотя черт его знает… Ничего не стоит жизни.

С другой стороны стола на Надьку в упор смотрел губернатор Шубин. Как он здесь оказался? Надька подошла и спросила:

– А что вы здесь делаете?

– Что делает богатый человек на выставке-продаже?

– Покупает, – сказала Надька.

– Правильно, – похвалил губернатор. – А вы что здесь делаете?

– Я – дочь художницы Варламовой.

– Молодец, – одобрил губернатор.

– А в чем моя заслуга?

– Правильно выбрала мамашу. Могла бы родиться у кого угодно.

Надька хотела вежливо улыбнуться, но передумала. Зачем улыбаться, если не хочется…

– А что вы хотите купить? – спросила Надька.

– Три работы.

– Какие?

– Петуха. Корову. И баню.

«Сечет, – подумала Надька. – Хоть и провинциал, а понимает».

– Жалко расставаться с работами. Как будто детей раздаешь, – пожаловалась Надька.

– А вы приезжайте ко мне в Сибирь. Навестите своих детей. Правда…Надька неопределенно подвигала бровями. Куда ехать за семь верст киселя хлебать…

Надька выпила три фужера водки, боялась садиться за руль.

Губернатор вызвался ее проводить.

Надька плюхнулась на заднее сиденье, повалилась и заснула.

Машину вел бесстрастный шофер.

– Сначала отвезешь меня, – распорядился губернатор.

Это значило, что он не собирался колесить по Москве, тратить время и силы.

Подъехали к элитному дому. У губернатора была там служебная квартира, чтобы во время командировок не скитаться по гостиницам. Командировки были частыми. Губернатора давно и настойчиво перетягивали в Москву. Умных людей не так много по стране, как оказалось. Все эти думские крикуны – как петухи, тянут шеи, кукарекают, красуются. А толку – чуть… Но губернатор не хотел в Москву. Он был вольный зверь и дикий, как медведь. Хозяин леса.

Губернатор вылез из машины. Надька проснулась и вылезла следом.

Шофер смотрел вопросительно.

– Ладно. Завтра подъедешь, – решил губернатор.

– Когда? – уточнил шофер.– Я позвоню.

В квартире у губернатора было невиданное количество уток: фарфоровые, стеклянные, из камня, из папье-маше.

– Что это за птичник? – спросила Надька.

– Жена собирает.

– Опять жена, – вздохнула Надька. – Меня уже рвет от этих жен.

– Что? – не расслышал губернатор.

– Ничего. Так.

Надька ушла в ванную. Натрясла пену. Разделась и залезла в теплую воду. В ней стоял какой-то внутренний холод, и казалось, что не согреется никогда.

Губернатор ждал, ждал… Ему надо было рано вставать, ехать к определенному часу, согласовывать. В его городе должен был проходить форум интеллигенции.

После перестройки все разом обнищавшие интеллигенты разбежались по углам и лают, как собаки, а их никто не слушает. Раньше, при социализме, они жили сплоченно, у них были свои союзы, свои клубы, свои кормушки. «Поэт в России – больше, чем поэт». А сейчас поэт в России вообще никому не нужен. Не нужен талант, бесценные мысли. Хорошо, если кто успел помереть своей смертью, не дожил до этого бесчестья.

Надька все не появлялась из ванной. И зачем она моется? Губернатор не собирался ее соблазнять. В служебной квартире могут быть натыканы прослушки и даже камеры. Снимут, а потом покажут по телевидению его голый зад. Бывало такое. Государственные мужи теряли посты, а главное – честь. Хоть бери да стреляйся.

Губернатор не выдержал, заглянул в ванную. Надька спала под слоем пены, склонив голову к плечу.

Губернатор испугался, что она может захлебнуться. Тогда в его квартире окажется труп молодой женщины. Милиция. Журналисты. И все это накануне выборов на второй срок.

Губернатор скинул пиджак. Энергично выволок из воды голую тяжелую Надьку и, перекинув через плечо, как мешок с картошкой, оттащил в спальню. Сгрузил на кровать.

Надька задвигалась, свернулась калачиком и продолжила свой сон. Это был скорее провал – без сновидений, вне времени и пространства.

Он смотрел на голую Надьку как на произведение искусства. Создатель будто вылепил ее из единого куска. Ничего лишнего.

Ивану Шубину шел пятьдесят первый год. Он не чувствовал своего возраста, но знал: еще двадцать лет, и его накроет одеялом равнодушия. А двадцать лет – это так мало… К тому же во второй половине жизни года бегут в два раза быстрее. Губернатор начал догадываться, что основная ценность жизни – это молодость. У Надьки она есть. А у него – почти не осталось.

Губернатор потушил свет и лег возле Надьки. От нее исходил слабый аромат, как от тюльпана. Цветение молодости. Подумал: «Боже, как давно у меня этого не было…»

Иван Шубин был женат тридцать лет. Чувства износились до дыр. Иван жаждал перемен, но ничего для этого не делал. Иван мечтал, чтобы однажды, в один прекрасный день, к нему подошла прекрасная незнакомка, взяла за руку и увела в другую жизнь. А он просто пошел бы следом, ибо ухаживать, завоевывать, страдать у него не было ни времени, ни сил.

Надьке под утро приснился сон, будто она съезжает с крутого берега на санях, а внизу полынья с тяжелой зимней водой, и санки несут ее прямо в полынью. Еще мгновение, и она погибнет. Надька видит и осознает свою смерть. Ужас заливает все ее существо. Неотвратимость конца несется ей навстречу. Надька погружается в воду и вместо удушья и холода испытывает мощный оргазм. Значит, предсмертная агония – это оргазм. А люди не знают. Умершие ведь не возвращаются. А умирать, оказывается, так приятно…

Надька открыла глаза. На ней барахтался губернатор. Его действия длили истому.

– Привет, – поздоровалась Надька.Она была счастлива, что полынья – только сон.