Изыде конь рыжь...
Шрифт:
– Как при Николае...
– вздохнула Лелька.
– При первом, втором или третьем?
– С-с-т-очки зрения с-состояния властных с-структур разницы нет, - пожал плечами Андрей.
– Да вообще одно и то же. Царь Николай Среднестатистический!
– Марк с трудом удержался, чтоб не передразнить "с-средне-с-статис-ст-ический". Он не знал, что труднее, идти рядом с Андреем или слушать его. Спотыкаешься и неловко в обоих случаях.
– Соборный!..
– Точно. Он. Держим форму со всеми финтифлюшками до посинения, вгоняем страну в... гангрену, а потом пытаемся лечить ее силой духа и благодати. А потом картинно помираем,
– М-михаил не годится...
– Он не среднестатистический. Он нерепрезентативно хреновый царь. В кривую не влезает, - пояснил Марк.
– Вот его кривая и не вывезла...
– задумчиво сказала Марго. Компания слегка запнулась, словно не сразу узнавая голос: девушка говорила крайне редко, и при том настолько естественно справлялась со всеми житейскими надобностями без единого слова, что становилось ясно: не она много молчит, остальные слишком болтают.
– Тут бы кривая никого не вывезла!
– решительно заявила Лёлька.
– Тут хоть ангелы с небес явись, как Жанне, не помогло бы. Нельзя было нам воевать. Все и так едва стояло, а тряхнули - так посыпалось. Ведь это мы сейчас как рай вспоминаем, а я помню отец по вечерам новости смотреть не мог - Викжель всеобщую забастовку объявляет, гортранспорт поддерживает, кризис финансовый, области целые... вставал, уходил, и потом за чаем ругался, что все идет коту под хвост.
– Ну его, этого Михаила, - поморщился Саша.
– Все равно он умер.
– Откуда ты знаешь?
– Лелька возвышалась над Марго как валькирия над феей.
– Он же в Москве застрелился?
– На самом деле его расстреляли, - уточнил Марк.
– Анархисты. Взяли в заложники, а их послали подальше вместе с ним...
– Ты там был?
– из вредности спросила Лелька.
– Владимир Антонович был.
– молодой человек воззвал к высшему авторитету и показал спорщице язык. а потом высказал то, что было на уме у всех с самого прибытия к военным: - Зачем он, кстати, сейчас в Петербурге остался?
Андрей выразительно хмыкнул.
– Ты не охай, ты объясни.
– В Мос-скве каши не с-сварить было. Дураки. Болото. С-самоубийцы. И ст-трелять смыс-сла нет. Террор - это рычаг. Точки опоры нет, рычаг бес-сполезен. У нас не так.
Подумал и добавил:
– Ане не говорите.
– Ты мне раньше сказать не мог?
– возмутился Марк и немедленно обнаружил, что его разглядывают как особо редкий экземпляр ископаемой окаменелости, причем Марго опять не нужны слова, чтобы изобразить губами, глазами и даже обернутой вокруг головы косой "а ты не знал?".
– Я только про черный рынок...
– Ты... ты что, не видел, какой он из Москвы тогда приехал?
– изумленно спросила Лёлька.
– Ранить-то кого угодно могло, но руки-то? Ты на руки смотрел?
Стыдно было сознаваться - нет, не видел, не понимал, не замечал, словно в жару или бреду. Тогда мир влепил расстрельным залпом, страхом смерти и чувством беспомощности: болел Илья Андреевич, нельзя было помочь ни ему, ни Ане, а потом вернулся Рыжий и все встало на свои места. Марк не думал, какой приехал, думал, что Владимир Антонович сможет сделать.
Сейчас словно стакан кипятка залпом проглотил: почему я не знал? Марк не сидел бы здесь как барышня, как эти унылые упадочники. Квелые, как будто у них еще "желтуха" не кончилась.
– Я бы... я...
– Ты - вылитый Миша Болотов. И тебя так же тупо застрелили бы на
первой баррикаде!– Я кто?
– Персонаж один. Молодой, лопоухий и романтический, прямо как ты.
– Не читал я ваших персонажей. Но ведь в прошлом веке же сработало! Заставили! Семенов, Спиридонова, Савинков наконец...
– Которого ты не читал?
– Но делать что-то надо?!
– Тебе не надо.
– твердо сказал Андрей.
– Я думаю, так с-совсем никому не надо. Владимир - взрослый, с-старше всех. Он за с-себя реш-шил, как реш-шил. А других, видиш-шь, не з-зовет.
– Вз-вз-взрослый!
– передразнил Марк.
– А ты для сандружины был не маленький? А Саня Павловский для фронта?
– перехватил укоризненный взгляд Лельки, положившей руку подруге на плечо, и решил не злоупотреблять конкретикой.
– Для террора мы слишком молоды, да? Пусть другие... чистят, так?
Саша, молча колупавший заусенцы на ногтях, повернулся и Марку показалось, что сейчас его будут бить в очередной раз, и, может, даже не в шутку.
– Давайте ложиться спать, - нервно попросила Лелька.
– Поздно ведь уже?
– Давайте...
– согласилась Марго.
– А то Аня подумает, что это она нас тут без сна продержала.
– Не подумаю, - ответила Аня от двери.
– Вы и без повода за разговорами всю ночь просидите.
И не спросишь теперь, когда вошла и что слышала.
– Нагулялась со своим генералом?
– спросил Марк.
– Саша, подай-ка мне подушку...
От дамы сердца веяло ледяным уличным морозом и беспощадностью. Все-таки будут бить, с удовольствием подумал бывший студент. Не ошибся.
Еще было совершенно темно. Ветер стих к полуночи, с тех пор холодало. Последняя влага вымораживалась легкой бриллиантовой взвесью. Она парила в воздухе, красота в свете фонарей была невероятная. Вдоль казармы на пригорке, в которой поселили гостей, неспешно плыла осыпанная сияющей пылью темная фигурка. Женщина то и дело привставала на цыпочки, глядела на восток, в еще не взломанную темноту.
– Вы - как Ярославна. Анна Ярославна. Ждете своего князя?
– Евфросиния она была, Илья Николаевич. Дались же вам всем княжеские доспехи... Володя вот пошутил давеча - из вас, мол, к весне отличный князь получится, - теперь вы... А я - Анна Ильинична.
– Ну, будем надеяться, и Владимир Антонович у нас не Игорь...
– смутился Ульянов, слова "и надолго не пропадет" на вольный воздух не пошли.
– На самом деле, он как раз Игорь. Да, вы же не знаете.
– На морозе ее голос звучал особенно звонко и чисто.
– Он - уральского горного магната Акинфиева внук незаконный, Владимир - это уже из приюта имя. Дед его зимой на улицу выкинул, как щенка, когда родители умерли...
Ульянов передернулся под теплым зимним бушлатом. Подавился морозным воздухом. Приоткрыл рот.
– Анна Ильинична... вы понимаете, что он может и не вернуться... оттуда?
– указал заледеневшим подбородком в сторону города.
– Тогда и мне не жить, - просто, легко, без всякой позы ответила она, обернувшись на четверть, не отводя взгляда от горизонта.
Ульянов поверил сразу. По себе знал эту звенящую легкость. Сходит с рельс поезд с беженцами с юга, и нет у тебя больше ни жены, ни детей. Ульянов, получив известия, стреляться пытался. Зайцев не дал, - выбил пистолет табуретом, руку сломал. Потом держали на пару с Бергом, поили водкой...