Изжитие демиургынизма

Об Авдюхе Ключеве, его информации разом и позабылось. Похоже, и в президиу-ме устыдились глумливой усмешки над немощным стариком. Они вот и сами в чем-то уподобляются этому ярому активисту ушедшей поры. Собрали люд по какой-то нелепости и боятся во слух о том признаться. Как можно, они — солидные лица, наделенные властью, привыкшие верить в свою правоту в каждом деле. И все же вот смутиќлись, и на них напало, как вот тут говорят, сумление… Но как разом отойти от самих себя?.. Оставалось одно — в чем-то уступить злословию, отринуть явную несуразицу. Такое настроение под высказом смиренных слов Старика Соколова и овладело восседавшими на возвышении в президиуме. Оно передалось им из зала. Но опровергнуть что-то, возмутиться, опять же никому не хотелось, ни судьям, ни обвиняемым. У "Первого" был тут еще и такой немаловажный резон: сам райком подвергается нападкам и в доносах, и во стенгазетном памфлете. И в другом еще уязвили райкомовцев: не они, вишь, первые узрили "идейную диверсию", а им на то указали из области. Тоже просчет. Вроде бы самое время настало защитить Светлану и Зою. Высказаться о том Александре, Тарапуне, кому-то из комсомольцев. Даже и Старику Соколову. Но как-то все сочли воздержаться от этого, смолчать. И тут остереженностью был невымолвленный глас Якова Филипповича: молќчание и лучше будет. Решение собрания было заранее подготовлено. И уже нельзя было его не зачитать. Горяшин о чем-то обмолвился с "Первым" и подсунул предќседателю собрания, Вадиму Кочеткову, на-печатанный на машинке листок. И он, пробежав его глазами, встал, подошел к трибуне, и зачитал то, что предлагалось решить собранию:

"За потерю бдительности, ослабление партийного идеологического руќководства и игнорирование рекомендаций райкома по безусловному обеспечению плана хлебозагото-вок, за бесконтрольность культурно-масќсовой работы в колхозе "Большесельский", Кли-мову Борису Семеновичу объявить строгий выговор с занесением в учетную карточку…"

Это были фразы из доклада самого Горяшина.

Николаю Петровичу, председателю колхоза, за часть тех же самых прегрешений, объявлялся выговор. А жалобы на Кориных — лесника Дмитќрия Даниловича и главного инженера колхоза Ивана Дмитрича, передать в прокуратуру. О заведующей клубом и учительнице решения примут отќдел культуры райисполкома и роно.

Когда было зачитано заготовленное решение, Старик Соколов Яков Филиппович, сказал о Климове, что не резон бы его освобождать. Ровно бы предугадывал, что все к то-му и клонится.

— Ну, там выговор, — досказал, — коли так полагается. На ошибках оно и учатся. У него первая оплошность. И вину свою он признал… А тут что предлагается, как за такое руку поднимать?..

И странное дело, Нестеров, "Первый", не возразил староверу, Коммунисту во Христе. Похоже, что так он и нарек в себе Якова Филиќпповича, зная все эти его прозвания. Горяшин пытался было защитить проект решения, по сути свое сочинение. Но "Первый" сказал, глядя зал:

— Какое взыскание парторгу колхоза, собрание вот пусть и решит, — вроде бы дал дозволение выразить свою волю коммунистам колхоза.

Собрание проголосовало за простой выговор.

А через неделю узналось, что парторгу, учителю Климову, объявлен "строгач". И его снимают с должности секретаря партбюро. Райком стќроже и бдительней массы про-стого люда.

Снова было собрание коммунистов колхоза. Учителя Климова освобоќдили: раз ве-лено — не противься. Парторгу с райкомом дело иметь. Новым секретарем партбюро из-брали заведующего почтой, Кочеткова Вадима Демидовича. Его кандидатуру предложил сам "Первый". И это задобрило коммунистов колхоза: лучше свой, чем пришлый.

Вот какими хлопотами, волнениями и переживаниями была завершена нынешняя страдная осень хлеборобов Большесельского колхоза. Да и самого райкома, и района. То, что живут-то они все землей, трудом на ней, о том позабылось.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

1

Комсомолку Зою Авдеевну Сенчило, заведующую Большесельским клуќбом, без особых церемоний, изгнали из клуба. Так это сказал Симка Погостин. Зоя не больно жа-ловала его за пьяные выходки.

Приехал секретарь райкома комсомола с инструкторами, собрали комсомольцев, объявили строгий выговор и рекомендовали освободить. Повторили по своей линии ре-шение партийного райкома…

Комсомольцы, всего-то их было семеро, отмолчались. Чего говоќрить, дело ясное. Саша Галибихин, уходивший в армию, пролепетал было, что клуб-то работает хорошо. Может газету поручить другому. Но комсорг колхоза, учительница Ключева, жена Симки Погостина, пожала плечами, сказала Шурке: "Против решения, что ли идти?" Так и запи-сали: "Согласиться с предложениями райкома комсомола".

Светлане на этом же собрании объявили выговор. Она отмолчалась. Переживала больше за Зою. Боялась, что она бросит деревню. Протокол собрания большесельских комсомольцев через три дня вернуќли, объяснив, что они должны сами решить, а "не со-гласиться". Утверждать ихнее решение будет уже бюро райкома комсомола.

При утверждении вызвали на бюро Зою, Светлану и комсорга Ключеву. Зою ули-чили в политическом несоответствии занимаемой должности должности. Были высказы даже об идейной диверсии. Члены бюро заранее подготовили свои выступления. Кое-что вычитали о Платоне и Сократе. И увлеченно рекли: "Древних идеалистов на вооружение взяли, мистиков, проповедующих веру в Бога. Такое может только молодежь раќзлагать… Самый умный у них тот, кто хорошо упряжкой владеет. Учиќться ничему и не надо. Только рабовладельцы так могут рассуждать…"

Светлане объявили выговор. А в жалобах на ее уроки — роно должно разобраться… Светлана усмотрела тут мысленную защиту себя Стариќком Соколовым Яковом Филиппо-вичем. Сказал ей вечером за вечерним чаепитием накануне вызова: "И не опасайся. Разго-воры-то не ласковые будут, но охранит тебя ангел твой".

Раньше Светлане не приходилось бывать ни на каких бюро. Знала из газет о том. И подумалось, что и теперь все происходит так, как в "героические" двадцатые и тридцатые. Охваченная азартом борьбы, комсомолия секла под корень "отступников", "оплошников". Так-то проще и теперь. Брала жалость и обида на ребят, вылезших в начальство, в молодые демиургыны. Они сами себя в темный угол загоняют этой игрой в продолжение революции. Не чувствуют, что уже иное время. Надо бы Зою поощрить, помочь ей, добрые советы высказать. Учительница музыќки, самодеятельность в клубе хорошо организована. Стали книги браќть в библиотеке. Мужей создан, картины нашего художника, рисунки и поделки местных умельцев на любование выставлены. И о Платоне и Сократе вот узнали. Мыслители, кой в добро верили. Это ли не важно. А у них — древние мистики, развращение молодежи, диверсия. Кого вот их памфлет развратил?.. Что плохого усмотрели в тех же словах Сократа, что упряжкой надо управлять тоже с умом и доброму человеку. Или уж по-ихнему ум носится только в портфелях.

Сочла за благо "не возникать" на бюро. Что бы она не сказала — улетит в пустоту и будет обвинением себя же. Сдерживала себя еще и по другой причине: ей нельзя волно-ваться, она бережет в себе ноќвую жизнь. И не дай Бог, чтобы рожденный ею человек по-вторял во всем нынешних нас. Но в какой-то миг сердце пересилило рассудок. И она, как вот и Старик Соколов на собрании об учителе Климове, сказала о Зое, что не надо бы хо-рошего работника от своего дела отќстранять. Кто-то насмешливо перебил ее: "Сведущего в своем деле".

Послышались и другие смешки. Обвиненная сама, озадачилась недоуменно, сказав себе, молвленное во тьму слово не облекается олукавленным разумом, тухнет в окаянстве, не-освещенное праведностью.

Потом винилась себя, что вроде бы как поддалась "рабьему страху". Может, на всю жизнь это и остаться укором в тебе… И переспросила себя: "А что, если и она со временем привыкнет к такому, и будет как вот и они, "комсомолии избранники". И тут же другое: "А можно ли привыкнуть каждому и всем к поношению человека за его свои мыќсли и добрые поступки, когда они кому-то не в лад?"

Светлану не могли так запросто освободить от учительства и по закону. Она моло-дой специалист. Кроме того, комсорг Ключева сказаќла о ее беременности. И это на кого-то там подействовало… Но ведь могут вынудить "добровольно"… И возникали мучительные мысли и о Зое, и о себе. Даже и такие: "Бросит все, уехать в город мама устроит". И опять остережение от такого настроения: "Но кому же тогда нести свет в крестьянский дом, опору России?.. Свет этот зарождается в душе ребенка. Как же вот им-то всем, комсомольским демиургынам, этого не понимать?.."