Изжитие демиургынизма

6

Саша Жохов, не мытьем, так катаньем, достиг-таки своей цели, "доќстал" Корня. Лестеньков, напарник Дмитрия Даниловича по Данилову поќлю, подал заявление о выходе их колхоза. Сделал это как в месть ноќму-то, вроде и ему, Дмитрию Даниловичу.

Зое Сенчило не больно хотелось покидать село. Николай Петрович, по

настоянию парторга Кочеткова, согласился оформить ее на должность в конторе, чтобы осталась в клубе библиотекаршей. Будет и музыкой заќниматься с ребятишками. "Дело своей ей по душе, — сказал парторг о Зое, — а это уже находка человеком себя".

Пересилило другое — жених настоял. Анатолия Лестенькова можно быќло понять. Омерзительно было ловить ехидно-пристальные взгляды непризнаваемого отца. Саша лез ему на глаза, и при встрече молча, с какой-то сладострастностью ухмылялся: "Что, ушел от меня, сыночек".

Сам Анатолий не больно задумывался, что Саша Жохов мстит не ему, а досаждает через него Дмитрию Даниловичу. Отнял вот от Данилова поля наследника — Анатолия Даниловича. Знал, что эти больно уколет Куркуля — Корня. Слово "кулак не говорил. В нем теперь слышалась какая-то уже жалостливость к человеку не по разуму обиженному. "Куркуль" — не ихнее слово, как бы уже чисто ругательское.

Дмитрию Даниловичу что-то мешало высказать Толюшке свое мнение о поведении Саши Жохова. Опасался, что он не поймет его объяснений. Чего доброго, заподозрит еще в каких-то личных интересах. Не приќшел вот посоветоваться, решил уехать из деревни — и все. Покидал ненавистный колхоз, убегал от сплетен, а не ниву свою бросал. И все же Дмитрий Данилович решился зайти к Лестеньковым. Но разговора пуќтного с парнем не получилось. Все перед ним, обманутым виноваты. И мать, и дедушка Данила, давший ему свое отчество, и Дмитрий Данилоќвич со своим Даниловым полем. О той поре, о послевоенных переживаќниях и страданиях матери, парень думать не хотел. Не пережито, не прочувствовано и не понято.

И у Дмитрия Даниловича невольно зародились досадные мысли: тот ли Лестеньков человек, который теперь нуден земле ихней. Крестьянскоќго азарта хлебороба в нем нет, не видно. Он тот же "раб-отник", как и другие колхозники, не болеющие землей. Работал, не скажешь, что плохо, но это потому, что был под приглядом. Выпячивалось напеќред казенно-отговорочное: "ладно, сделаем". Душа его не трудилась. Всходами поля, как и зрелой нивой, не любовался. В природе не чуял красоты. Старался быть исполнительным, но опять же без своих дум и загадываний впрок. Не возжигалась в нем тайна тайком выйти в поќле, самим засеянное. Да и не было у него своего-то, в душу запавшего поля. Поначалу Дмитрий Данилович такое в нем оправдывал: моќлодой, тайны земли крестьянской опытом постигаются. У Тарапуни — Леонида Алексеевича Смирнова, любование нивой тоже пробивалось сквозь обиды, озорство, и даже плутовство. Отчаивался, но зов зеќмли, природа земледельческая, взяли над ним верх. О Казенном, са-мим возделанном поле, Тарапуня говорит: "Наше поле!" Лестеньков ни разу не высказал слов: "Наше поле". И Данилово поле для него такое же, как и остальные. И сам он тоже — "как все". И это ныне самое страшное: "как все, это — как хуже". К лучшему где тянуться, не имея в себе противоядия к худшему, не так сделанному, без души. Тут надо сказать вслух — "не так", и самому сделать так, чтобы любование вызвать. Но попробуй укажи нерадетелю на его "не так". Тебя тут же и укорят твои сотоварищи. Скажут безлико: "Чего высоќвываешься, умник". У Лестенькова не было никаких порывов к такому "высовыванию". Отчего же вот все так уживалось в Анатолии, озадачеќнно спрашивал себя Дмитрий Данилович. Неужто в крови человека, в генах, как это ныне говорят, кроется натура человека?

Дмитрию Даниловичу не хотелось уговаривать Лестенькова остаться в колхозе. Тревожился за Зою. Дай-то Бог, чтобы все у них сложилось ладно с Анатолием. К себе в напарнике Дмитрию Даниловичу хотелось пригласить Костю Кринова. Шурка Галибихин, младший брат Кости, из армии придет, и станут с ним хозяевами моховских полей, наследника их. Крестьяќнская земля, как и все живое на ней, должна знать своих вечных паќхарей и служить им. Галибихины, как вот и они Корины, земледельцы от роду. Пытливые мастера, наделенные даром духоведения. Это и наќдо плодородной ниве — ощущать всегда животворную заботу о себе и щедро одаривать за нее пахарей. Тарапуня с братом Николаем удержатся на есиповских полях, в Казенной. По природе и станет складываться родовое крестьянство. Оно и будет держать крепь России. Земля ее должна наследоваться избранниками, могущими оберечь ее, и множить благо на ней во дление свое.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

1

Все вроде бы мало-мальски поуладилось и поулеглось. Так и должќно быть и бывает во всякое время. Неминуемы борения противоречивых сил в природе. То в холод мир земной погружается и замирает, то изнывает от жары, иссушающей все живое. А где-то в промежутье — благодатная пора, солнышко с весенними дождями. Они вносят покой в души человеков. Все и просветляется в спором движении, взќбадривая живое. Люди — дети всемогущей природы. В них, как и в ней. доброе само по себе никогда не уничтожается. Держится светом и благом в поступках каждого. Губительные силы и те за счет благоќдати и добра избранных бодрствуют. Одержи они победу полную хотя бы на миг над благода-тью их — крах мирства и гибель сущей жизни. Потому и не могут земные человеки дойти до уничтожения себя, если не допустят развиться злу в каждом из них. Мир держится из-бранникаќми, праведно живущими на земле.

Такой верой дом Кориных и старался удерживать в себе надежду в настание пра-ведности в людским мирстве. И она помогала сохранять поќкой при любых невзгодах, обе-регать душевный мир в себе.

В центральной газете появился фельетон Виктора Павловича Цветкова. Назван он был так: "О трубах, бычке и беседах Сократа с Пахаќрем". Это как первейшая новость про-катилась слухом по колхозу. К клуќбу, где вывешивались газеты, ринулся люд. Одни чита-ли, другие слуќшали. Похлеще расписано, чем в ихней стенгазетном памфлете. Тольќко как-то с хитринкой: вроде только у них одних, у большесельцев, в каком-то Мохове, такие вот несуразицы. Пришел в клуб и парторг Кочетков. И по просьбе любопытствующих зачитал фельетон вслух. И ничего, никакого изъяна в настроениях, только насмешливые веселые разговоры. И мыслей не возникало о подрыве колхозного строя и всей Советской власти. Среди собравшихся были и языкастые: "Зав наш, Го-ры-гын, захотел Сократа затмить, а оказался демиургыном с копытами". "Межколхозлес" тоже поприжали за шишку городскую"… "Да ему-то что, в другом месте бревнышек ему нарубят"…

Саша Жохов голоса не подавал. А активист Авдюха торжествовал: не без его, вишь, участия в таком деле сумели разобраться.

Выходит зря перепугались партийные демиургыны сократово-мужикова слова. В самый бы раз в том и признаться. Ну не прямо, где уж пря-мо-то, а каким-то привычным своим вывертом, кривым высказом, что критику, мол, надо смело принимать. Найти кого-то виноватого, а в целом они на правильном пути. Недостатки умеют исправлять. Почти что так оно и вышло. Климову пообещали снять выговор. Снять вот, а не отменить свое решение. Предложили даже парторгом в "перспективный" совхоз. Но Борис Семенович Климов отказался. Он — учитель.

"Раб-отный" люд тоже поперестроился. Открыто, как бы уже по позќволению, вы-казывал Кориным свое сочувствие: оклеветали вот невиновных… Были и раздумные рас-суждения о судьбине всяких праведников. "Бескорыстникам кротким самим Господом Богом заказано терпеть и стќрадать. Как вот в Писании-то речется: кого люблю, того и испытываю".

И верно — к праведнику подступила пора другого испытания. Не насќтало умиротворения и спокойствия. Дмитрий Данилович ощутил в себе тягостную душевную тревогу, особенно по утрам. В голову лезли разбродные мысли. Старался перебороть их работой. Ездил в лес, осматриќвал деревья, прибирал валежник, намечал места новых посадок сосенок и елочек. И лес как бы внимал леснику своему, тоска отступала. Но думы о завтрашнем дне не отпускали. Все должно отныне перестроится в его мире, и в домашнем, и в душевном. Он вроде как не ногами стоит на твердой своей земле, а держится за что-то руками. Душа и тело оттого и болит, что ты вроде как навесу. Затаенно, словно бы напущенные лукавым, донимали размышления о переменах в доме. Все в нем станет другим. да он и теперь уже не тот, каким, казалось бы, должен быть. Мастерќская дедушки без мастера, нет в ней живого движения, бывшего при дедушке.

Пока наветы, кляузы, запугивания прокурором грозили явью — верх брали защит-ные силы и отдаляли думы о завтрашнем дне. Теперь была воля им. Разум подсказывал, что надо тебе смириться, свыкаться с настигшей тебя новой жизнью. Но тут же какой-то лукавый голос в саќмом же тебе настойчиво выспрашивал: "Какой такой новой жизнью, поќчему новой?.." И в ответ этому голосу слышался другой: "Дом и заботная стражба его — остаются прежними. И никогда ни к кому она не отойдет". И это верно: главное, что дер-жит дом, должно быть неизменным. Все из дома исходит, и через дом в тебя все входит. В нем должно быть, оставаться, только все чистое, скверна должна выметаться. Так все про-исходит и в самом человеке. Дом — это живой покров и твой, и всех, кто в нем. Иван со Светланой вносят в него что-то свое. Но это тоже домом принимается и оберегаќется как живое. Но живое их — рядом с живым твоим. Они вот в чем-то обгоняют тебя. И ты не по-спеваешь за ними, невольно глядишь им во след. Не они к тебе, отцу, как вот было у них с Анной при дедушке, а ты к ним должен приноравливаться. Иначе нельзя, иначе будет насиќлие над самой жизнь дома.

И снова недоуменный выспрос себя: "Отчего быть насилию?.." Но и на это вроде бы уже давно готовый ответ в себе: "Сыновья всегда уходят вперед, тем они и радуют от-цов". Но вот до сих пор это происхоќдило как бы исподволь, в постепенном свыкании от-цов и детей. А тут все вдруг свершилось, стряслось, как непредвиденное. И тем надломи-ло тебя. тебе-то самом живет еще то, что вершилось моховцами на камне Шадровике, на мирских сходках. Голос их и несет память как что-то еще могущее быть. Светлана, да и Иван, не могут уже принять то, что вжилось в тебя. Да и сам ты тем ли только должен жить, что осталось в памяти? И так ли, как еще вчера жил?.. Неужто душевный недуг при осознании неминуемых перемен — признак уже твоей старосќти. Или это просто бегущее по-иному время, к которому тебе надо приноравливаться?..