JaZZ моТЫлька

– А куда мне деваться, ты ж моя, курсовая, хотя, в твоём случае даже не курсовая, диссертация. А работать, как ты сам понимаешь, лучше всего с чистыми окнами. Света больше…

– Иногда достаточно ярких лампочек в люстре.

– Это у тебя привычка циркача. Жить при свете фонарей, за пеленой грязи на окнах…

Тем вечером хоть в квартире было тихо, я отчётливо слышал свой детский голос, надо же я и забыл, что он так звучал. Моим голосом говорила мягкая игрушка – красная, замшелая собака с длинными ушами, которая была почти моей ровесницей, мама купила мне её, когда мне было почти два года.

И вот что сказала собака:

«Точно не помню, но, кажется на седьмой день после поломки утилизаторов мусора, я осознал себя. Так что считайте, это моим официальным днём рождения в качестве подтверждения могу продемонстрировать пластиковую пластину, которая упёрлась мне в одно из левых рёбер и я, убрав помеху, разобрал в хитросплетения царапин на её поверхности букву «Л». Эту пластину считайте моим свидетельством о рождении, а имя я себе выбрал согласно, конечно же, моему первому документу – Лазарь.

Родился я уже вполне сознательным и обученным грамоте. Наверное, потому, что в горе мусора, ставшей моим родильным домом, было много остатков книг».

Подойти к внезапно умолкшей игрушке, укравшей мой голос, я не решился…

*

Глава пятая

арОтАЗис

Утром я проснулся полным сомнений, как бабушкин пирожок начинкой. Игрушка сегодня не разговаривала. Списав всё на чудеса Первого дня, я подался в кухню.

Пока разогревался завтрак, я набросал карандашом очередное стихотворение из разряда «пишу, не могу не писать». Когда я впадаю в такие состояния, то должен немедленно выложить на бумагу всё, что проситься на свободу, иначе дурного самочувствия не избежать. И если вдруг кто-то меня отвлекает, я мгновенно теряю самообладание. В общем как говорится, не судите строго за то, что начертал грифель карандаша, придавленный к шероховатой поверхности листа блокнота так сильно, что теоретически мог превратиться в алмаз. Я всегда пишу, сильно давя на бумагу, так хоть буквы приобретают облик букв, а не символов сакрального письма некой исчезнувшей цивилизации.

Я уснул несчастным,

а проснулся,

мир надел иную маску,

и персонаж меня преображён.

Не пойму

куда подевался

тоской избитый шоумен.

Осколки прошлого

истёрлись в порошок – так

родилось аморфное сейчас.

И я решил, матрица таки

сожрала нас, а может

прав был Илон Маск

Отложив блокнот, я принялся неторопливо поглощать завтрак. Когда ожил дверной звонок, я едва вилку ни прикусил от неожиданности. Камера, бдительным взором смотрящая на лестничную площадку, показывала невысокую девушку с округлым лицом.

– Слушаю вас. Сказал я в трубку домофона.

– Здрасьте, не подскажите где кафе Блэкофа?

– Понятия не имею о чём вы. Девушка вы вообще в своём уме? Вы ищите кафе в высотном доме!

– Большая часть людей в мире не в своём уме, мне ли вам говорить об этом. Мы так и будем переговариваться через динамик или вы выйдите ко мне?

– Для чего, мы уже всё выяснили.

– Ну, хотя бы для того, чтобы я могла, пригласить вас на выставку в арОтАЗис.

– А что за выставка? – Поинтересовался я, отперев дверь.

– Вам понравится.

– А вы часом не от Каина?

– О, вы знакомы с Каином, и что вам наговорил это сумасшедший старикан?

– Много чего и…, а почему он сумасшедший?

– А вы что из разговора с ним не поняли? Кстати, давай на «ты» и это, меня Шира зовут.

– Хорошо, Шира, но ведь многое из того что он говорил…

– Слушай, большая часть тебе, небось, приснилась, вон ты какой заспанный. Ещё скажи, что у тебя игрушки оживали и Бас Лайтер спешил на помощь?

– Я чуть не ляпнул, «да собака говорила», но вовремя сдержался. Чувствую, лицо разогревается как спираль в гриле.

А то, что говорил Каин надо разделить на десять и извлечь корень. Ну что, идём на выставку и хватит меня спрашивать о Каине, я не специалист по чокнутым.

– Ну, допустим, но какая нелёгкая тебя принесла ко мне? С чего ты приглашаешь меня на выставку? Кроме того, я по-прежнему чувствую, что это не мир Морлоков.

– О, точно надо санитаров вызывать, в больничку вам сударь пора, кукушку то сорвало.

– Я застыл в немом изумлении, стараясь подобрать слова. Холодный пальчик левой руки Ширы коснулся моих уст, мол, никаких больше вопросов. Снова поддаваясь течениям неведомой мне игры, я торопливо собрался, и мы спустились в подземный паркинг.

До арОтАЗиса было ехать не больше четверти часа. Подумать только, некогда под сводами этого самого арОтАЗиса грохотали конвейеры, производящие бронированные машины убийства, убийства ради «мира», разумеется. Когда завод закрыли, кто-то из молодых дельцов выкупил подлежащие сносу цеха и устроил в этом царстве истинного лофта зону для всевозможных творческих событий.

Задумавшись, я от рассеянности едва ни уронил байк, забыв, что удерживаю его. В моём то, ой в мире Морлоков, короче говоря, там – с другой стороны двери, такого не было. Завод продолжал исправно работать, созывая в свои плавильни всех демонов вселенной.

– Ты чё там оцифровуешь? – Надевая шлем, Шира обнажила запястье правой руки, где красовались глубокие царапины.

– Кто это тебя так?

– А пустяки, я дрессировщик.

– Кого дрессируешь?

– Самых опасных животных в мире! Захлопывая забрало, ответила Шира.

*

Как оказалось, здесь был целый фестиваль, собравший музыкантов, поэтов, художников…

Первым делом мы посетили площадку поэтического перформанса группы поэтов, называвшихся "Фабрикой брака".

Публика как раз готовилась к очередному выступлению. Тельфер, скользящий под потолком, тем временем опустил автомобиль, работники арОтАЗиса проворно отцепили груз и махнули, мол, начинайте.

На импровизированную сцену, успевшую приютить авто, поднялся мужчина в изорванной одежде. В руках он сжимал длинную ручку пожарного топора.

Сцена эта являла собой полуразрушенный бетонный куб с остатками ржавых конструкций некогда растущих во славу бога войны. Декларируя своё творение, мужчина принялся крушить автомобиль топором.

"Есть история одна,

про человека

с фотографии она.

Был бойким он,

кипели страсти,

парили чувства,

тело танца жизни

выполняло па за па.

Лето прогнала меди пора,

день засыпал,

листопад радость позвал.

Время так и не дало совет,

жить остался он

в слепках дней

чьё тление согревало

сердце в искрах льда.

Есть история одна,

про человека

с фотографии она…"

Каждая новая строчка завершалась ударом топора по доселе неплохо выглядящему автомобилю. Затем поэт присел на искорёженный капот и мечтательно глядя на металлический каркас под потолком отдышался. Утихомирив дыхание, он продолжил: