К морю Хвалисскому

Кроме боярина с торгом на той к Кегену заглянули двое купцов из Мерва, шедших степной дорогой в Херсон, и трое хвалиссов, возвращавшихся домой. Один из последних оказался продавцом живого товара, и ему, также с немалой для себя выгодой, хан Аян и его люди продали большую часть плененных викингов.

– А Гудмунда для кого бережешь? – поинтересовался у брата Лютобор. – Лучшей цены за этого старого разбойника все равно никто не даст.

– Дался тебе этот Гудмунд! – по-прежнему беспечно отмахнулся тот. – Успеется! Может, сын за него захочет выкуп заплатить, старик мне намекал. Вот тогда и поторгуемся!

Но русс только скептически тряхнул золотоволосой головой.

– Эйнар Волк если и придет сюда, то только с войском, – сказал он. – И за отцову обиду с нас самих взыщет выкуп. И не чем-нибудь, а кровью. Тебе что, не терпится его заплатить?

– А и пусть приходит! – тряхнул смоляным чубом Аян. – Али не отобьемся? Ты только погляди: куда ни кинь, воины Ветра да твои новгородские товарищи везде впереди!

Говоря о превосходстве, Аян имел в виду, прежде всего, нынешний праздник. Той – это не только пиршество, различные полезные разговоры, договоры и сделки, но и самые разнообразные состязания. А уж здесь и воинам Органа, и новгородским ребятам было, что показать.

Даже Белен отряхнул с себя лень, перетянул свой ушистый-пушистый живот и в борьбе на поясах одолел Кегенова Бахытжана. Как саркастически отметил Твердята: «Жиром задавил!»

Сам неунывающий балагур и его товарищи Путша и Талец проявили немалую ловкость в обращении с топором и мечом, а Тороп, неожиданно для всех, оказался первым среди сверстников в самой что ни на есть степной забаве: стрельбе по мишени на полном скаку, обойдя даже первенца хана Камчибека, невежу Улана. Лошадиная спина на поверку оказалась не более неустойчивой, чем верткая лодчонка на порогах и перекатах. А уж с нее мерянин добыл столько всякого зверя – пальцев на руках и ногах десяти человек не хватит сосчитать.

Похвастаться удалью сумел и отважный путешественник Анастасий. Развлекавшиеся охотой егеты незадолго до праздника захватили живьем матерого черного тура, огромного и косматого, точно поросшая мхом гора. Со временем его собирались подпустить к коровам, дабы улучшить местную породу. А нынче, пока он был дик и свиреп, молодежь испытывала терпение исполина, проскальзывая в двух шагах от страшных двухаршинных рогов.

Озорники обычно успевали выскочить из загона до того, как бык их настигнет. Однако бесконечно это продолжаться не могло, и во время какого-то неудачного броска один из внуков Кегена, двенадцатилетний Колчко оказался поддет на рога. Тур решил выместить на нем все свои обиды, и парень неминуемо бы погиб, прежде, чем кто-либо сумел прийти ему на помощь. Но в это время из-за изгороди на спину рассвирепевшего животного, в невероятном прыжке перелетев через смертоносные рога, сиганул Анастасий.

От неожиданности бык забыл про мальчишку и заметался, как полоумный, по всему загону, пытаясь сбросить нежданную ношу. Но отделаться от ромея оказалось не так-то просто. Спрыгнув на землю, юноша вновь привлек внимание быка громким криком, и когда тур вновь помчался к нему, тщась поддеть на рога, повторил прыжок. Глядя, как стремительно и мощно отталкиваются от земли длинные мускулистые ноги молодого ромея, как красиво поворачивается в полете его поджарое, прекрасно тренированное тело, Тороп подумал, что, пожалуй, бывший хазарский пленник не так-то прост. И те удивительные качества, которые он обнаружил сегодня, кое-кто разглядел, похоже, давно.

Убедившись, что отделавшийся легким испугом и парой синяков Колчко в безопасности, Анастасий еще немного поиграл с быком, а затем пожелал ему более приятного времяпрепровождения и не спеша, покинул загон.

– У тебя что, пружины на ногах? – поинтересовался дядька Нежиловец, едва только юноша присоединился к своим друзьям. – Где это ты так поднаторел?

– Небось, скоморохи научили, пока с ними по разным дорогам шлялся! – негромко заметил Белен, недолюбливавший лекаря за его дружбу с Лютобором и Торопом, а пуще того – за не совсем безответное увлечение боярышней.

– Моя мать принадлежала к древнему роду наследников Миноса, – пояснил Анастасий, переводя дыхание. – А для них эта игра, называемая тавромахией, в древние времена считалось священной!

От Торопа не укрылось, что при этих словах по лицу Муравы, до того с явным восхищением взиравшей на пригожего удальца, пробежало облачко озабоченности. Критян древнего минойского племени, помнящих свое родство, на всей земле оставалось не более сотни, и к их числу принадлежала ее мать.

– Этот человек – подданный ромейского басилевса, и он путешествует по свету в поисках мудрости, – представил Анастасия великому Кегену хан Камчибек. – Мы взяли его с собой, чтобы он, вернувшись на родину, рассказал, что жители степи не такие уж варвары, как о них обычно думают ромеи.

– О нем о самом впору истории рассказывать, – благожелательно улыбнулся старый хан. – Во всяком случае, в моем роду память о его храбрости сохранится надолго.

Затем престарелый владыка попросил старшего Органа поближе познакомить его с новгородским боярином. Оказалось, они уже прежде встречались: около двадцати лет назад, во время второго Игорева похода на Царьград, Вышата Сытенич на своей ладье переправлял через реки Кегеновых людей.

– Славные у тебя молодцы, – похвалил боярскую дружину великий Кеген. – И, как я погляжу, ни в чем не собираются уступать нашим степным орлам!

– Пускай прилаживаются друг к дружке, – открыто и безмятежно улыбнулся боярин. – Даст Бог, может, скоро вместе пойдут на общего врага.

Услышав эти слова, отдыхавший неподалеку после состязания Тороп подскочил на месте, словно в его поджарый зад неожиданно воткнулся раскаленный гвоздь. «Откуда ему все известно!» Впрочем, чтобы вести подобные речи, совсем не обязательно было вместе с Лютобором и Камчибеком сидеть за трапезой у Кегена.

Разговоры о грядущих переменах и ожидании большого похода носились в эти дни над степью с неуловимостью высохших шаров перекати-поля, тлели, точно пожар в сухом торфянике, то затухая, то разгораясь. Одни ханы говорили, что не стоит в эту осень перекочевывать слишком близко к границам Русской земли, иначе не избежать стычек с княжескими людьми. Другие утверждали, что в те края наоборот идти стоит, дескать, Святослав собирает войско и потому коней покупает табунами. «А против кого этот воитель идти надумал? – спрашивали третьи. – Не против нас ли? А не собрать ли войско нам самим и не пойти ли на Киев или на хазар, кто ближе окажется». И алчным волчьим блеском горели глаза у ханов небогатых и воинской славы пока не много имеющих. Таких, например, как Бастей с Кулмеем. И по-кошачьи топорщились в ожидании поживы смоляные усы.

Какие-то переговоры, возможно, при посредстве старшего Органа и великого Кенена, вел с ханами и Лютобор. Как проходили они, Тороп не ведал, да и не особо пытался узнать. Однако, приметив, что русс, слегка было отоспавшийся и отъевшийся на щедрых хлебах своей степной родни, вновь выглядит осунувшимся и полинявшим от усталости, сделал вывод, что дело продвигается не очень гладко.

Но праздник есть праздник. И в то время, когда набольшие говорили о сложном и важном, молодежь вовсю веселилась, переходя от пира к пляске, а от пляски – к игрищам и ристалищам, делая перерыв только на недолгий сон.

Надо сказать, что в силе, ловкости и быстроте, прославляя жизнь и приманивая удачу к славному роду Кегена, соревновались не только люди, но и их мохнатые и пернатые любимцы. И не было такого егета, которому не хотелось бы доказать, что его пес имеет самые крепкие мышцы и острые зубы, у его сокола самые верный и зоркий глаз, а его пардус проворнее других настигает в степи легконогую горбоносую сайгу.

Особенно захватывающими и собирающими толпы зрителей и баснословные заклады были различные игры и состязания с участием быстроногих степных скакунов. Оно и понятно: от их резвости и выносливости, от умения слушаться и понимать седока, от мастерства наездника в степных войнах зачастую зависела не только победа, но и сама жизнь.