К последнему городу

Чего я хочу? Я не знаю: чтобы они раскрыли мне тайну этих гор, какую-нибудь случайную мысль, воспоминание. Никак не могу избавиться от ощущения, что они что-то скрывают. Это ужасно глупо: эта насмешка безразличных ко всему лиц.

Двое из них почти все время молчат. Другие трое болтают без умолку. Скользкий, завораживающий язык. Часто кажется, как будто они читают молитвы. В каждом слове предпоследний слог ударный, он очень резкий, как удар в маленький гонг. Может быть, именно из-за этого ритма и думаешь, что речь инков могла быть записана при помощи идеограмм в одежде или керамике.

Я спрашиваю об этом, но они мне не отвечают Никакой реакции.

Я спрашиваю, не считают ли они эту землю до сих пор святой. И не напоминают ли им о чем-нибудь руины инков? Они хмурятся. Но не отвечают. Это не их земля, говорят они. По крайней мере, неродная земля.

Я вспоминаю их игру на флейтах и спрашиваю: а нет ли слов к их музыке? И никогда не было? Один из них – самый высокий, его зовут Юпанки – говорит, что в Лайме можно найти хорошие поп-песни. Он включает свой транзистор, но мы слышим только помехи. Остальные смеются.

Проводник переводит все это с усталой улыбкой на губах. Не знаю, кого он опекает – меня или их?

Юпанки: благородное инкское имя. Но этот погонщик просто говорит: «Я известный человек в своей деревне».

Они расслабились. Проводник говорит мне: «Вы просто теряете время». Повар все это время не издает ни звука.

Некоторые ученые предполагают, что у инков существовал язык, известный только знати: язык, который был уничтожен в результате испанского завоевания. Но как он мог так быстро и бесследно исчезнуть?

Лингвисты не находят никаких остатков его в современном языке индейцев кечуа. Так что, может быть, он существовал в невербальной форме, высеченный на недолговечном дереве или ткани. Что-то вроде немой музыки. Или простого воспоминания.

Глава пятая

Может быть, он зря так стремился познать что-то новое? Его новый роман оказался весьма сдержанным и мимолетным. Он думал, что сделал разумный выбор, и Камилла ни о чем не догадывалась. В их первый вечер в Перу он бродил в одиночестве по Лайме и заглянул в какой-то ночной клуб возле Плаца-де-Армас.

Он сидел в длинном ряду столиков, на каждом из которых стояли зажженные свечи. В клубе почти никого не было. На стенах были росписи с претензией на декаданс: какие-то глаза, демоны, грубо вырисованные обнаженные тела. Несколько бизнесменов негромко обсуждали друг с другом последние новости; за ними сидела компания молодежи в джинсах и модных жакетах. Казалось, это место еще само не решило, чем ему стать – дискотекой или ночным баром в небольшой гостинице.

Она была одета в простое черное платье. У нее были блестящие волосы и смуглая, немного матовая кожа. Он видел ее ноги под столом. Он заказал себе «Писко Сауа». Трио музыкантов принялось играть на свирелях и флейте заунывную инкскую музыку.

Может быть, на него слишком сильно подействовало спиртное, потому что, когда он в следующий раз посмотрел на часы, на них было почти одиннадцать. Камилла, наверное, уже лежала в постели, в гостинице, и беспокоилась, куда он подевался. Женщина сидела между двумя клиентами клуба, которые переговаривались через ее спину. Когда он поднялся, чтобы уходить, она спросила его: «Ме invita a un trago, senor?» [13] Она вытянула ноги. Они были длинными и гибкими.

– Простите. У меня нет времени.

13

Сеньор, не хотите меня угостить? (Исп.)

– Otra noche, quizas? [14]

– Да, думаю, да. В другой вечер.

Еще долго, после того как он ушел из клуба, его раздражало это въевшееся в память неудовлетворенное желание, это неприятное чувство незавершенности. Как будто в его душе освободилось место, а его так никто и не хотел занимать.

Он вспомнил все это, наблюдая, как Жозиан спускается к реке в один из вечеров. Его очень удивило, что у нее еще хватило на это сил в конце дня – она выглядела такой хрупкой. Вскоре после этого Роберт заметил в сумерках вспышки света от ее фотоаппарата. Ему почему-то пришла в голову мысль, что она фотографирует его, и он пошел к ней. Но вместо этого он обнаружил, что она стоит на коленях у самой кромки воды, снимая белые лилии, которые плавали в воде у берега.

14

Может быть, в другой раз? (Исп.)

– Imaginez si on avait des fleurs pareilles chez nous! On ne les voit que dans des boutiques de luxe! [15]

Он присел на корточки рядом с Жозиан. Он ничего не знал про лилии. Они казались ему неинтересными, слишком закрытыми и абсолютно одинаковыми.

– Но они вовсе не одинаковые, – сказала она.

– А чем они отличаются друг от друга?

Но она только рассмеялась ему в ответ – глухое позвякивание, – как будто он был слепым.

Он пристально смотрел на нее. Как ей удавалось быть такой независимой? Ее стройная фигура пряталась под мохнатый свитер и толстые брюки. Шляпа от солнца лежала на земле. Из-за нее светлые волосы Жозиан прилегли к голове. Полные, чувственные губы разошлись в открытой улыбке.

15

Представьте, если бы у нас росли такие же цветы! Сейчас их можно найти только в самых дорогих салонах! (Фр.)

– Вы фотографируете все, что видите, – сказал он.

– Если я не буду этого делать, я все забуду. Я забуду, что была здесь.

– А вот это вряд ли.

– А вот это вряд ли. – Тот же самый сухой смех.

Так, значит, фотографии были для нее памятью, а не хобби. Разговаривая с ним, Жозиан не переставала наводить резкость, выбирать нужный ракурс и щелкать затвором своего фотоаппарата.

– Вы, должно быть, ужасно устали, – сказал Роберт.

– Это очень тяжелое путешествие. Намного тяжелее, чем то, которое мы совершили по Амазонке. Меня это сильно беспокоит.

По непонятным причинам он вдруг почувствовал какое-то странное волнение.

– Почему?

– Из-за Луи. Как вы сами видите, он уже немолод.

Он жестоко согласился:

– Да, вижу.

Жозиан по-детски сказала:

– Я думаю, он может на меня рассердиться.

– Рассердиться? На вас? – С таким же успехом можно рассердиться на цветок.

– Понимаете, это я захотела отправиться в это путешествие. Мне очень нравится ездить верхом. Но с этими лошадьми что-то не так. Да, они очень сильные и выносливые, но они ничего не чувствуют. Ими невозможно управлять.

Роберт заметил, что ее английский становится все чище и чище, оставляя лишь легкий, носовой французский акцент. Наверное, раньше ей очень мешала стеснительность.

Ему вдруг очень захотелось вызвать ее на откровенность.

– Как вы с ним познакомились?

– Мы познакомились на празднике. – Она снова рассмеялась. Положила фотоаппарат в карман. – А вы? Камилла очень сильная женщина, и, думаю, она счастлива. Кажется, она даже не замечает всех этих трудностей.

– Счастлива? – Он задумался над тем, что она сказала: была ли Камилла счастлива?