К себе возвращаюсь издалека...

В 1754 году при Елизавете был издан указ о замене смертной казни за общегражданские преступления ссылкой в Сибирь навсегда. Но попытка устройства казенных поселений была, в общем, неудачной: ссыльные устраиваться напрочно в Сибири не хотели, да и не могли. Тяжелый климат, непривычный, «не российский» образ ведения хозяйства требовали значительных сил и сноровки даже от переселенцев искони земледельцев, которые не растратили свои силы и умение по тюрьмам и этапам. Тем более что места для поселения ссыльных выделялись либо в лесной чаще, либо на кочковатой заболоченной земле, «где журавли яйца несут». Какая-то часть ссыльных пыталась устроиться к старожилам в батраки, но брали их неохотно даже «за хлеб». Ну и, конечно, не имея возможности добыть себе пропитание трудом, ссыльные занимались бродяжничеством, бандитизмом.

Лишь только сходил снег, по дорогам и тропинкам начинали тянуться вереницы «полевых дворян». Многие овраги, перекрестки дорог, деревушки до сих пор носят имена и клички предводителей разбойничьих шаек. На перекрестках лесных дорог долго еще сохранялись деревья, на коре которых были вырезаны условные знаки, которыми бродяги передавали друг другу сведения относительно ближайших поселков.

Но и сибиряки не оставались в долгу, охотились на «полевых дворян», как на зверей, убивая без разбору и бандита и оборванного горемыку. Каждую весну близ селений и заимок обнаруживались «подснежники» — трупы бродяг.

«…В Ишимском округе нет аршина земли, который бы не был обагрен человеческой кровью убитого ссыльного или ограбленного проезжего, нет недели, в течение которой не было совершено в округе менее двух убийств, сколько же их остается не обнаруженных — ведомо одному богу…»

Сделав из Сибири своего рода сток нечистот, царское правительство безусловно надолго затормозило развитие края.

Заселение Сибири тем не менее продолжалось. В 1806 году был принят закон, разрешавший государственным крестьянам, испытывающим недостаток в земле, переселиться в Сибирь. Переселенцам давалось, кроме прочих льгот, безвозвратное пособие (по 50 рублей на семью), а также заимообразно семена. Но воспользоваться этими благами могла незначительная часть крестьян: на помещичьих это не распространялось. Зато после реформы 1868 года в неведомый край на поиски земли и счастья потекли десятки тысяч переселенцев, а нагрянувший в 1871 году гибельный неурожай увеличил их число до небывалых размеров. За десятилетие начиная с 1894 года за Урал переселилось почти 600 тысяч человек — цифра огромная по тому времени. Однако процентов пятнадцать из них возвратилось обратно, не в силах приспособиться к непривычным условиям, и совсем не известно, какой процент переселенцев погибал в дороге.

Целые караваны потянулись на буксируемых пароходами баржах сначала по Волге и Каме, а затем по рекам Западной Сибири. Люди проводили недели под открытым небом, без куска хлеба, нищенствовали. Вереницы повозок тянулись по сибирским дорогам, люди месяцами жили без крова, здесь рождались и умирали десятки детей. Смертность среди переселенцев порой доходила до десяти процентов, а заболеваемость до двадцати.

Были организованы всяческие кампании помощи переселенцам, в Тюмени и Томске были выстроены переселенческие бараки. Правительство было вынуждено пойти на разные льготы, значительно удешевив для переселенцев проезд по железной дороге, оборудовать теплушки печами, обеспечив их какой-то врачебной помощью. Но, конечно, самым тяжелым было положение обратных переселенцев, не имевших ничего позади, ничего не нашедших впереди. А Сибирь все-таки заселялась, и тем, кто выдерживал первые годы, богатейший край воздавал сполна, изменял не только материальное положение, но и характеры людей, создавая новый народ, и внешне и внутренне отличающийся от своих отцов, прибывших из России.

За сорок лет, с 1858 до 1897 года, население Западной Сибири более чем удвоилось, хотя расселение производилось неравномерно. Так, например, население Томской губернии почти утроилось за это время, а Тобольской — увеличилось всего лишь на пятьдесят процентов. Пережили сибирские поселения и ту обычную для осваиваемых земель пору — недостаток женщин, побудивший правительство неоднократно прибегать к «набору девок» в поморских городах в жены казакам, к разрешению выменивать или покупать у местных племен девочек-подростков.

Среди разного рода влияний, изменивших в Сибири славяно-русский тип, главным было, конечно, смешение с местным коренным народонаселением Сибири. Казачьи отряды нарочно отправлялись в калмыцкие или киргизские улусы и аулы, захватывали в плен женщин и девушек, покупали или выменивали детей. Начавшееся, таким образом, физиологическое смешение вскоре приняло такие размеры, что еще в начале XVII века обратило на себя внимание московского духовенства, поднятый им протест был, однако, безуспешен. Влияние местного типа сказалось главным образом в смуглоте лица, потемнении волос, узкоглазости и некоторой скуластости следующих поколений переселенцев.

Приведу пример и из своего семейства: дед Андрей еще типичный славянин — светлоглазый, длиннолицый, густобородый, отец же мой, — бабка была наполовину монголка, — уже темноволос, скуласт, веки у него «по-калмыцки» нависают на глаза, а борода почти не растет.

Кроме того, под влиянием местных многие переселенцы начали заниматься больше скотоводством, чем земледелием, стали носить одежды местных, приспособленные для сибирского климата, научились есть сырую рыбу и сырое мясо, что безусловно восполняло отсутствие витаминов в пище и спасало их от цинги. Шел и обратный процесс — обрусение местных.

Во время господства в Сибири захватного пользования землей, когда при огромном просторе незанятой земли у крестьян разбегались глаза, и не только каждый селился и пахал там, где ему приглянулось, но и по нескольку раз менял место поселения, сельские и деревенские общества не имели причин вмешиваться в земельные отношения своих членов. В это время достаточно было приложить руку к участку земли, обойти межой или вехами известное угодье, чтобы получить право наследственного владения им. С увеличением населения, однако, количество свободных земель стало сокращаться, и в то время как одним не хватало сил справляться с покосом или ежегодно обрабатывать всю захваченную издавна землю, другие стали ощущать недостаток в удобных для обработки землях. С этого момента община заявила свои права на захватные земли, ограничивая владельцев (вместо потомственного владения) только правом на владение теми частями, которые эксплуатируются сейчас, предоставляя оставшиеся необработанными участки занимать желающему. Таким образом совершался переход к так называемому общинно-захватному пользованию землей, когда владение землей возникало вместе с фактом пользования ею и вместе с ним и прекращалось. Тем не менее со временем выяснились недостатки и этой вроде бы справедливой системы: богатые начинали понемногу отбирать случайно оставшиеся необработанными (за болезнью, например, единственного взрослого работника) участки у бедных. К тому же боязнь лишиться участка вела к непрерывной его эксплуатации, истощавшей землю. Теперь «мир» снова вмешивается в земельные дела членов общины, заменяя идею захвата — идеей уравнения. Дело началось с отдельных отрезков земли в пользу малоземельных от тех, кто, по мнению общества, забрал земли слишком много, — а пришло, в конечном итоге, к подушным наделам землей.

Приток новых переселенцев в конце века заставил вмешаться в передел имеющейся общинной земли и администрацию. Надо сказать, существующая в сибирских деревнях крепкая община со своим установившимся жизненным укладом (и готовностью к самозащите от случайного пришлого населения типа бродяг и бандитов) способствовала и быстрому осибирячиванию новоселов. Насмешками, практическими советами, подучиванием сибиряки умели внушить пришлым превосходство местных обычаев, и не далее как следующее поколение переселенцев уже считало себя коренными сибиряками и, в свою очередь, с иронией смотрело на «россейского».

Переселенцы, конечно, тоже внесли много нового в несколько закоснелый уклад «кондовой» сибирской жизни. Новоселы, к примеру, побудили вновь взяться за земледелие старожилов, начавших отвыкать от него под влиянием скотоводческого хозяйства местных. Переселенцы же оказывали решительное предпочтение земледелию перед разными промыслами (кедровым, охотой), которые отрывают сибиряка от земли. Благодаря «россейским» в Сибири начали вводиться земледельческие орудия и машины, а местная соха заменилась русским плугом. Переселенцам принадлежит также главная роль в улучшении семян и распространении новых сортов хлеба, ими сеется рожь, черный овес, пшеница-белотурка, ими же занесены гречиха и просо. Они развели длинношерстных овец, чухонских свиней, крупный рогатый скот. Оживление кустарных промыслов и ремесел опять-таки дело рук новоселов. Шубники, пимокаты, столяры, слесари, штукатуры, плотники — в подавляющем большинстве новоселы…

Сибиряк любил хорошие постройки: он лучше недопьет, недоест и кое-как будет одеваться, а просторные хоромы себе поставит. Поэтому по своим постройкам сибирская деревня поражала зажиточностью. Избы большие, сплошь и рядом двухэтажные, непременно с тесовыми крышами, на крышах резные украшения, ставни и двери раскрашены. Надо сказать, когда приселившиеся к сибирским деревням украинцы начинали строить свои мазанки и крыть их, как на родине, соломой, старожилы-сибиряки их нередко били, говоря, что так они будут только разводить пожары, которые действительно в сибирских деревнях по сравнению с Европейской Россией составляют редкость.