К строевой - годен!

– Ты только что съел наши с Фролом сопли, извини.

Волна тошноты подкатила к горлу. Резинкин бросился к унитазу.

– Извини, друг, но об этом никому не надо говорить.

Виктор следом за остальными напился воды.

В туалет вошел Агапов.

– Э! Духи, я в следующий раз заставлю вас насрать в тарелку, потом вы жрать за собой будете. Козлы. И вы съедите. Иначе дисбат. Дис-бат.

Дед ушел.

Фрол закатил глаза.

– Кто-то нас вложил.

Их снова построили. Кирпичев прокашлялся.

– Теперь, сыны, вы все духи. И вот вам первое в вашей жизни боевое задание. – Кикимор с Агаповым переглянулись. Оба чему-то улыбались. – Надо пойти и трахнуть жену комбата.

Простаков был первым, кто очнулся.

– А она дает?

Агапов схватился за голову. В казарме могли бы рассмеяться, но почему-то стали только высказываться:

– Ты просто монстр, дух Леха.

Кикимор начал было подумывать, а не направить ли всю компанию на самом деле к комбату, но, представив последствия, отмел идею как нездоровую.

– Сегодня вам предстоит...

* * *

Лейтенант Мудрецкий спал на топчане в штабе третьей роты. Три обшарпанных стола, старые стулья, печатная машинка на подоконнике, полки с уставами и служебными журналами на стенах, а на тумбочке около окна маленький черно-белый телевизор – единственная отрада дежуривших в казарме офицеров. Юра находился в отключке, он не чувствовал себя пьяным, не испытывал вины за загул на службе и не слышал тихих ударов в дверь.

Резинкину, как и ожидалось, никто не ответил. Потянув на себя дверь, рядовой, одетый в белую робу и кальсоны, шаркнул тапочками в комнату.

Мудрецкий спал, причмокивая во сне, – видимо, продолжая попойку.

– Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, – Резинкин тряс командира за плечо, пока тот не открыл глаза.

– Чего? – промычал Юра.

– Можно мне телевизор посмотреть?

Мудрецкий сел, поглядел на русоволосого голубоглазого паренька в белой нательной рубахе и армейских штанах и попросил не орать в ухо. Потом, вспомнив слова Стойлохрякова: «Надо быть твердым», прикололся:

– Вон видишь, в углу стоит?...

– Вижу.

– Посмотрел, иди спать, – Мудрецкий снова упал на лежак.

– Товарищ лейтенант, мне страшно.

– Чего, деды обижают?

– Нет, товарищ лейтенант, да вы пойдите, сами посмотрите.

Лейтенант вышел в коридор. Полумрак. Под потолком вяло горят несколько ламп дневного света, разгоняя темень. Только из открытой двери туалета бьет яркий сноп.

– Куда идти? – Лейтенант крякнул, разгоняя дрем и пытаясь вернуться к ясной жизни.

– Никуда, – неожиданно растерялся Резинкин и вытянул вперед руку. – Вон, вы разве не видите?

Лейтенант посмотрел в указанном направлении.

На посту как ни в чем не бывало стоял дневальный и смотрел прямо и чуть вверх, на часы, отсчитывающие минуты его смены, а за ним нечто небольшое и белое плавно проплыло из коридора в туалет.

Мудрецкий не понял.

– Чего это?

– Вы тоже видели? – зашептал Резинкин.

Мудрецкий провел ладонью по лицу, потер ухо, одно, потом другое.

– Ничего я не видел. Так какие проблемы?

– Вон, – Резинкин снова показывал на дневального.

Юра присмотрелся.

– Дымок, – заметил лейтенант.

– Из ушей, – подтвердил Витя.

Дневальный – солдат из второй роты – стоял и как ни в чем не бывало обкуривал ушами коридор казармы.

Витек продолжал:

– И ведь мы оба с вами не пьяные, не может же двоим мерещиться.

– Конечно, – поспешил согласиться Мудрецкий, упираясь рукой в стену.

– Говорят, если солдат долго стоит без движения на посту, у него из ушей начинает сера испаряться.

Мудрецкий сделал два шага вперед, чтобы получше разглядеть, что же происходит с солдатом, но тут из туалета снова вылетело нечто, все в белом, со свечой в руке и, пролетев через коридор, упорхнуло с этажа, кажется, через входную дверь. Причем оно ничего не трогало, вроде бы и двери не раскрывались, а оно исчезло, сквозь преграду прошло.

– Вы что тут устроили? – возмутился лейтенант.

– А! Смотрите! – Рядовой подпрыгнул.

Обе тапки снялись с ног Резинкина и сами собой поползли в тот же туалет. А дневальный продолжал стоять на посту и дымиться.

Залетело привидение, на этот раз уже с двумя свечками, и снова растаяло в мощных лучах, исходящих из сортира.

Дневальный повернул к ним свое лицо. Мудрецкий прищурился и надел очки.

– О! – только и выдохнул он. Нос военнослужащего был покрыт густыми волосами, свисавшими на верхнюю губу, а безобразно густые брови полностью скрывали глаза.

Лейтенант улыбнулся.

– Да... ну, юмористы.

Сделав шаг, он остановился. Дневальный вздрогнул и поднялся на несколько сантиметров в воздух. Юра сморгнул и шагнул еще. Волосатый солдат взлетел выше, взмахнул в воздухе руками и неожиданно выплюнул в сторону Мудрецкого столб огня.

Юра отпрянул, а солдат поднялся еще немного, присел прямо в воздухе и унесся опять же в сортир. Раздались душераздирающие вопли, и мимо них на улицу с криком: «П...доболы идут, кайтесь, п...доболы идут!» – вылетело объятое пламенем привидение.

Резинкин перекрестился.

– Молитесь, товарищ лейтенант.

– Я не верую, – признался Мудрецкий ссохшимися губами, но, увидев возвращающиеся к Резинкину тапки, осенил себя крестом. – Надо людей поднимать.

– Стойте, не ходите, товарищ лейтенант!

Мудрецкий не слушал, он открыл дверь кубрика, где ютились химики, и застыл на месте. Окровавленные, истерзанные тела валялись по койкам, а на самой ближней к нему лежала отдельно от туловища бледная, обескровленная голова Агапова с огромными синяками под закрытыми глазами.