К. Р.

С самого начала он понимал, что Дума — очаг революции. Это стало очевидно по возмутительному ответу думцев на прекрасную, как он считал, тронную речь Царя, когда думцы потребовали немедленной передачи крестьянам удельных монастырских и казенных земель. После этого Государь не пожелал принять депутацию от Государственной думы.

Константин заметил, что после утреннего кофе с детьми под арками его тянет, как загипнотизированного, к «Новому времени». Прочитав газету, он ходил по террасе в раздражении и унынии. «Положение в России становится все хуже. Г. Дума не только не вносит примирения, но прямо толкает к революции. Гадко и противно читать речи, произносимые в Таврическом дворце: сколько лжи, недобросовестного отношения к своим нравственным обязанностям», — записал он в дневнике. С этими мыслями он шел к Павлу Егоровичу Кеппену, надеялся на его опытность, возраст, хотел получить трезвую оценку происходящего. Павел Егорович ничего хорошего не предвидел, считая, что Дума приведет Россию к еще большему кровопролитию, чем в Москве в 1905 году. По его мнению, восстание будет подавлено войсками и только тогда придет успокоение.

Пока успокоения не было. Забастовали в Петербурге и в его окрестностях пекари. Семья Великого князя получила хлеб из придворной пекарни. В Петербурге провалился Ново-Михайловский мост через Мойку, что взбудоражило население слухами о новых бомбистах (оказалось, причиной явилось неправильное ведение ремонтных работ). Столица жила как на вулкане. Константин раздраженно пишет: «Хороши думские порядки! Грабежи и убийства по всей России продолжаются, грабители и убийцы большей частью благополучно скрываются».

Константин, несмотря на головную боль, пошел в бурю — западный ветер так и ревел — на Стрельнинскую пристань посмотреть на бушующие волны. Было много публики. Но не было прежней приветливости. Кое-кто намеренно даже не кланялся. Он, удрученный, вернулся во дворец и записал в дневнике:

«В обществе много говорят о решительной невозможности правительству, т. е. кабинету Горемыкина, [62] работать с данным составом Г. Думы. Поговаривают о желательности составить новое министерство из умеренных, но более приятных Думе, чем нынешнее министерство.

62

Иван Логгинович Горемыкин (1839–1917) — председатель Совета министров в апреле — июле 1906 года и с января 1914-го по январь 1916 года. Не пользовался доверием министров, являясь по сути номинальным главой правительства: в первом его кабинете ведущую роль играл П. А. Столыпин, в то время министр внутренних дел, во втором — А. В. Кривошеий. — Прим. ред.

Люди положительные, монархического направления, жаждут разгона Г. Думы, диктатуры, крутых мер, казней, насилия, террора в ответ на террор. Другие, и я к ним присоединяюсь, полагают, что Думу лучше не трогать и дать ей самой провалиться в общественном мнении. Злоба накипает, когда слышишь и читаешь о действиях мерзавцев вроде Аладьина, Седельникова [63] — представителей крайней левой партии в Думе. Возмутительно, что они считаются неуязвимыми».

63

А. Ф. Аладьин — депутат Думы от Симбирской губернии, Т. И. Седельников — от Оренбургской. При разгоне митинга Седельников был избит полицейскими, обнаружившими у него револьвер. Аладьин, лидер трудовиков, выступил в Думе в его защиту, угрожая министрам («… если дотронутся до одного из наших товарищей-депутатов… пусть ни один из министров не является сюда! Мы слагаем ответственность за их неприкосновенность!..») и требуя «раскассировать всю полицию» («Новое время». 1906. 22 июня).

Замечание К. Р. выказывает его прозорливость, тем более что он не мог знать судьбу одного из фигурантов, а она как сомнительна, так и показательна. Аладьин, из крестьян, отчисленный в 1896 году из Казанского университета за антиправительственную деятельность, бежал от суда за границу, жил в Париже, Лондоне. В 1905-м, благодаря политической амнистии, вернулся и был избран в Первую Государственную думу (где его опекал и продвигал В. Д. Набоков, отец писателя). Не пройдя во Вторую думу, развернул в США политическую кампанию, гастролируя по городам с лекциями о деятельности Думы, убеждал американцев не давать займы царскому правительству. Жил в Великобритании. В Первую мировую регулярно посещал британские войска во Франции как корреспондент английских газет и даже получил звание лейтенанта армии Ее Величества Королевы, а в 1916-м с делегацией русской творческой интеллигенции (А. Н. Толстой, К. И. Чуковский, В. И. Немирович-Данченко, В. Д. Набоков) был принят Королем. Вернувшись в Россию летом 1917 года, сблизился с Л. Г. Корниловым и участвовал в его вооруженном выступлении против Временного правительства. После подавления мятежа попал в тюрьму, после Октябрьского переворота был выпущен. В Гражданскую примкнул к Белому движению, установил контакты с британской миссией на Юге России, принимал войска и грузы из Великобритании, занимался эвакуацией войск из Крыма. Умер в Англии в 1927 году. Во всем этом было бы трудно найти логику, если бы не один комментарий к книге П. Н. Милюкова «История второй русской революции» (М., 2001), где об А. Ф. Аладьине сказано: «После Октябрьской революции в архиве Министерства иностранных дел были найдены документы о его связях с английской разведкой» (см. подробнее: Александр Алешкин. Фрак для крестьянского сына// Парламентская газета. 2001. 10 марта). — Прим. ред.

* * *

Константин был в пути — ехал в старом, знакомом вагоне Сибирской железной дороги, в котором объезжал с инспекцией кадетские корпуса России с 1900 года, — когда узнал, что 9 июля 1906 года Царь подписал Манифест о роспуске Государственной думы и назначил Петра Аркадьевича Столыпина «первым министром с оставлением в должности министра внутренних дел». Это была радостная весть, и за ужином в Елизаветграде все офицеры ее обсуждали, вместе с тем опасаясь, не вызовет ли роспуск Думы волнений и беспорядков.

В Стрельне, куда Константин вернулся после инспекционной поездки по корпусам в Орле, Киеве, Елизаветграде, Митя рассказал некоторые подробности о закрытии Думы. Распущена она была ввиду добытых правительством сведений, что «в ней составился заговор, имевший целью овладеть всеми банками». [64] Опасались больших беспорядков и потому в Петербург ввели очень много войск. Но общественное спокойствие нарушено не было. «Если правительство заберет в руки твердую власть и не будет бездействовать, революцию удастся подавить», — убежденно и с облегчением говорил Митя.

64

Первая Государственная дума (27 апреля 1906 года — 8 июля 1906 года) продемонстрировала полную неспособность вести законодательную работу. 72 дня ее существования заполнились скандалами, нападками на правительство, политической демагогией и пустыми спекуляциями на больных вопросах. 19 мая депутаты Трудовой группы выдвинули проект земельной реформы («проект 104-х»), который сводился к конфискации помещичьих земель и национализации всей земли. 6 июня появился еще более радикальный эсеровский «проект 33-х», требующий немедленного и полного уничтожения частной собственности на землю и объявления ее со всеми недрами и водами общей собственностью населения России. Дума была распущена указом Николая II от 8 июля 1906 года. — Прим. ред.

А Константин думал свое: занялась бы Дума, которую так хорошо благословил в своей речи Ники, образованием и улучшением законов — работала бы до сих пор. Жаль, не было на нее Федора Михайловича Достоевского, знавшего все потаенные углы сознания русского человека. При нем, может быть, постеснялись бы плести пустопорожние речи…

К Константину приехал Преображенский капитан Старицкий. На нем не было лица, голос дрожал. За чайным столом он не мог говорить, нервно дергал за угол салфетку.

Великий князь повел Старицкого в сад.

— Михаил Иванович, что-то случилось?

— Случилось. Преображенский полк был наряжен в Петергоф на смену измайловцам…

— И что же?

— Вдруг в первом батальоне раздались крики: «Не пойдем в Петергоф!», «Велят стрелять — не будем!», «Возвращайте нас на родину!».

— Но в чем основная причина недовольства?

— Глупость какая-то: хотели, чтоб в Петергоф их везли, а не вели.

— И повезли? — Константин не замечал, что уже не шел, а почти бежал, и за ним едва успевал полный Старицкий.

— Нет, дошли благополучно. Разместились в уланских и конно-гренадерских казармах.

— Неприятно, но не волнуйтесь. Люди вашей четвертой роты не замешаны в брожениях. Я поговорю с Сергеем Сергеевичем Озеровым, командующим дивизией.

Великий князь, бывший командир Преображенского полка, переживал шок. Среди преображенцев бунт! Среди самых близких Царю, самых надежных солдат! Кому и чему верить?! В России эпидемия анархии! Он ушел к себе в кабинет, заперся и плакал от горя и стыда. Прав Старицкий: пропал Преображенский, первый в России полк. Жене и детям он ничего не сказал.

Когда все ушли спать, он связался с генерал-майором Озеровым и узнал, что солдаты 1-го батальона собрались 9 июня на митинг, чтобы подготовить петицию с требованиями и подать ее Царю. Их пытались успокоить, но в ответ неслись угрозы и ругательства. Озерову дано было указание к резким насильственным мерам не прибегать, чтобы брожение не перебросилось на другие гвардейские полки.

Озеров всё взял на себя. Он говорил с солдатами без офицеров. Преображенцы передали ему свою петицию (составленную явно не без посторонней помощи), в которой насущные солдатские нужды — не нести полицейскую службу, ввести для отпускников бесплатный проезд по железной дороге, в срок увольнять отслуживших, улучшить питание и т. д. — смешались с политическими требованиями: «ненаказуемость за политические убеждения», «выписывать для читальни передовые газеты и журналы», и уж совсем нелепыми — «отменить принудительное отдание чести нижними чинами при встречах» и «разрешить свободное увольнение со двора» (что, по мнению военных историков, фактически разрушит армию в 1917 году).

Озеров, сам из преображенцев, служивший в полку с юности, терпеливо и долго обсуждал с солдатами каждый пункт, пообещал передать петицию Царю и заверил, что никто наказан не будет. Солдаты подняли его на «ура» и успокоились.

Константину столь наивными показались отдельные требования солдат, что он позволил и себе немного успокоиться: их можно понять, общая обстановка в стране собьет с толку кого угодно.

Тем не менее причины для беспокойства продолжали нарастать. По дороге в Красное Село, куда брат Дмитрий возил его сыновей обедать — Лиза позволила, — он встретил Великого князя Николая Николаевича в коляске, а следом шли полки лейб-гвардии Уланский, лейб-гвардии Гренадерский и лейб-гвардии Стрелковый. Оказалось, что им предстояло «усмирять преображенцев» в Петергофе.